[Lian]

Борьба с горцами и характерные ее эпизоды. Часть 4

Скрытый текст:

Но упомянутое сечевое устройство Черноморского каза*чества существовало без изменений только до 1801 года, ког*да войску была дана новая грамота императором Павлом, значительно изменившая прежнее казачье устройство и изгнавшая из употребления даже некоторые названия лиц и учреждений, заимствованных черноморцами из Запорожской Сечи. Напрасно раньше, в 1797 году, кошевой атаман ТТ. Котляревский хлопотал о том, чтобы дозволено было войско» вое правительство «именовать по-прежнему Кошем войска верных черноморских казаков» и заботился о пожаловании войску «бунчука и трости войсковой, поелику сии привилегии были в войске Запорожском жалованными». Атаман, видимо, желал удержать хотя бы одни внешние черты старого сечевого устройства, чтобы по крайней мере они напоминали молодому казачеству о былой автономии его дедов и отцов. Но центральное правительство в свою очередь неизменно шло по раз намеченному пути. В силу упомянутой грамоты, вместо «войскового правительства» была учреждена «войсковая канцелярия», в которой должны были присутствовать от вой-ска атаман и два члена, а от правительства «особа», по назначению от него; при канцелярии же должен был состоять правительственный прокурор. В деловом отношении, согласно с образцами тогдашнего бюрократизма, канцелярия была разделена на шесть «экспедиций» — криминальную, гражданскую, казенную, межевую, полицейскую и сыскную. В следующем за тем году указом императора Павла от 13 ноября, войско было разделено в военном отношении на 20 полков.

В царствование Александра I указом от 25 февраля 1802 года вновь положено было учредить «войсковое прави*тельство с таким же числом присутствующих, как и в Донс*ком войске», а в войсковой канцелярии Донского войска, в силу того же указа, повелено было присутствовать войсково*му атаману, двум непременным членам и четырем асессорам, причем учрежденные при Павле экспедиции, за исключением полицейской, положено было совсем уничтожить. По воинским делам Черногорию приказано было подчинить инспектору крымской инспекции, а по части гражданской — таврическому губернскому начальству и «особенно управляющему губернией». Затем участие в войсковом правительстве «особого генерала» также решено было отменить, оставив лишь прокурора. Таким образом, благодаря этому узако-ненню, был сделан как бы шаг назад к прежнему казачьему устройству. Но вместе с тем деление войска на 20 полков в военном отношении осталось в своей силе,

По словам И.Д. Попко, старые казаки резко отличали то устройство казачества, какое последним было получено в силу узаконений Павла и Александра I, от прежнего, выраженного письменно в «Порядке общественной пользы», обозначая его в своих воспоминаниях лаконически: «до полков». И на самом деле в этом отношении замечалась видимая разница, хотя разница эта началась раньше деления войска на полки» Так, первые три кошевые атамана — Белый, Чепега и Головатый, были еще избраны казачеством по старинному обычаю на войсковой раде и только утверждены правительством; четвертый затем атаман Котляревский был уже прямо назначен правительством, без всякого выбора, и с этих пор войсковые атаманы назначилисъ правительством из среды казаков до 1855 года, с которого назначение войсковых атаманов стало производиться исключительно из лиц не казачьего происхож*дения. Грамотой императора Павла были совсем уничтожены шания войскового судьи и войскового писаря. Деление на полки, ослабив отчасти у казаков право собственных воен*ных распорядков, наложило на войско узы внешней, сторонней регламентации. Назначение в войсковую канцелярию доверенных от центрального правительства лиц, помимо выраженного самим фактом войску недоверия, связывало казачью администрацию в области самостоятельных ее действий и начинаний. Одним словом, последними правительственными распоряжениями окончательно были стерты следы собственно войскового казачьего самоуправления. От Запорожской Сечи осталось одно куренное, общинное, в тесном смысле, самоуправление.

Итак, начало общинного самоуправления черноморцев надо искать в том отдаленном времени, когда на Черномории существовала куренная община? позаимствованная в свою очередь из Запорожской Сечи.

Насколько можно судить об этом отдаленном времени, ку*ренное самоуправление целиком держалось на народных обы-чаях и традициях. Писанных законов не существовало для этой мелкой казачьей общины. Куренный атаман был лицом выборным и ежегодно сменяемым, пожеланию избравшей его общины, раз он был ей не угоден. Куренное общество или круг было традационно казачьей «громадою», вершившей свои общественные дела на общих радах. Тут, на этих радах, товарищество и атаманы обсуждали свои нужды, распределяли выполнение общественных повинностей, устанавливали известного рода хозяйственные порядки и чинили суд и расправу в тех границах, какие позволялись им войсковой администрацией, но какие, впрочем, были не определены ясно, а потому, и еще более по старой привычке, часто преступались казачеством.

Впрочем, собственно в исполнительных органах куренного управления в разное время были вводимы некоторые из*менения. Обычным представителем общины был в этом отно*шении атаман, при котором состоял писарь. Но затем в одно время, кроме куренных атаманов, были так называемые сельские атаманы, в другое время именно во время водворения переселенцев в начале тридцатых годов, назначались «смотрителя» во вновь устраивавшиеся селения. В конце концов куренное правительство составляли куренной атаман и два куренные судьи с неизбежным писарем, на котором лежало ведение канцелярской части. Все эти лица были выборными и первые три лица, кроме исполнительной роли, несли обязанности ближайшей судебной инстанции, роль которой, впрочем, как-то терялась в куренном казачьем «круге» или «раде», представлявшем собой высшую инстанцию казачьего куренного самоуправления.

В таком виде куренное самоуправление существовало до 1842 года, когда то, что держалось в куренных общинах на обычае и традициях, в первый раз было сформулировано и занесено в правительственные законоположения. В этом году вышло первое казачье положение.

Положением 1842 года управление Черноморским казачьим войском было подразделено на военное и гражданское. Для военного управления были учреждены войсковое и ок*ружные дежурства. В гражданском же отношении органы управления распадались на войсковые, окружные и станич*ные.

К войсковым учреждениям относились: 1) войсковое правление, 2) войсковая врачебная управа, 3) войсковая прокуратура, 4) торговый словесный суд и 5) полиция города Екатеринодара. Существенный орган в казачьем управлении представляло собственно войсковое правление, которое со*стояло из четырех экспедиций: исполнительной, хозяйствен*ной, поземельной и гражданской.

Окружное гражданское управление, в свою очередь, рас*падалось: 1) на окружной суд, 2) окружное сыскное началь*ство, 3) словесный мировой суд (рассматривал только мелкие уголовные и гражданские дела. — Прим. ред.) и 4) окружную прокуратуру в лице окружного стряпчего (адвоката и нотариуса. — Прим. ред.). Существенное значение в деле казачьего управления имели собственно окружные суды и в особенности сыскные начальства. В состав первых входили судья и два заседателя — один от чиновников и один от казаков. Так как н заседатели выбирались обыкновенно лица станичными сходами, то в этом отношении, следовательно, в положении ! 842 года было допущено нечто вроде участия куренной или станичной общины в войсковом управлении. Но это было и менно только нечто, В силу положения, попавшие в заседатели от казаков лица могли участвовать в решениях тех только дел, которые касались станицы и казаков. Заседатели, следовательно, являлись в таких случаях лишь защитниками интересов рядового казачества; но такая защита могла быть игрушкой в руках всесильного пана, который заседал во всех казачьих учреждениях и ворочал всем, конечно, не в обиду и не в убыток себе.

Наконец, станичные учреждения составляли собственно органы казачьего самоуправления. Это были станичный сход или «сбор» и станичное правление, в которых выражалась юридически автономная деятельность станицы или, вернее, станичного общества.

Нужно заметить, что некоторые статьи положения 1842 года о Черноморском войске были приравнены к одно-характерным статьям положения от 26 мая 1835 года о Донс*ком войске, и так как последнее было издано раньше перво*го, то в известных случаях черноморские казаки должны были руководиться им. Так, в области собственно станичного управления Черноморское войско должно было придерживаться главы XVI «Наказа гражданскому управлению войска Донского» и «Отдельных правил к наказу гражданского управления», а также главы положения о порядке станичных выборов. Это, конечно, не означало, что станичное самоуправление черноморцев было переменено на иной лад. Нет, на указанных пунктах и у черноморцев, и у донцов было много общего, к которому они пришли путем самостоятельной жизни и развития.

Согласно обоим казачьим положениям — и черноморскому, и донскому, каждая станица, в лице полноправных об*щинников, представляла собой отдельное станичное обще*ство, на котором лежали хозяйственные распорядки, касав*шиеся всей станицы. Вместе с тем станичному обществу была оставлена часть прав старинного казачьего круга или рады. Так, общество на полном сборе могло судить и наказывать своих членов «за маловажные проступки», «за бродяжество» и пр. В частности, автономные функции станичной общины были разделены между двумя органами — станичным сбором и станичным правлением.

Как гласит параграф 115 упомянутых «Отдельных правил к наказу гражданского управления», станичный сбор должен был руководиться «в суждении и решении общественных дел» тем общим основанием, «чтобы общественная собственность со стороны всякого незаконного притязания остава-. лась совершенно неприкосновенною; чтобы польза общая всегда была предпочитаема частной; чтобы все обыватели довольствовались выгодами уравнительно и никто из них не присвоял непринадлежащего, ему; чтобы не был упущен из виду ни один источник, могущий приносить станице доход, а по расходам была соблюдена строгая хозяйственность и отчетность; чтобы меры взыскательности служили к неослабному сохранению и утверждению древних обычаев, доброй нравственности по общежитию и в семействах, благочестия, чинопочитания и уважения к старшим, и всегдашней готовности к исполнению обязанностей службы; чтобы телесное наказание определялось по одним ясным и никакому сомнению не подверженным доводам; чтобы престарелые, дряхлые и больные, не имеющие покрова, обретали пристанище и ус*покоение, а сироты обеспечивались в своем достоянии; что*бы искоренялось пристанодержательство подозрительных людей (т.е. предоставление крова в станице подозрительным личностям. — Прим, ред.), бродяжество нищих и прочее». Самые же подлежавшие обсуждению станичного сбора предметы подразделялись на две категории: по одним из них, каковы распоряжения по земельному довольствию, назначение опекунов, определения меры телесного наказания и т.п., поста*новления могли производиться не менее как 2/3 голосов всех домохозяев; по другим, какими были разбор ссор и драк, дела о буйстве и непослушании в нетрезвом виде и пр., постановления могли производиться и неполным сбором.

Собственно станичное правление представляло собой «ме*стную исполнительную власть, действовавшую на простран*стве юрта каждой станицы». В состав станичного правления входили станичный атаман и двое судей, которые выбира*лись обществом на полном сборе и утверждались в своей должности войсковым атаманом на три года. Кроме того, при каждом станичном правлении полагалось по два писаря, но, по своему положению, они не принадлежали к составу ста*ничной администрации, хотя в действительности и играли именно такую роль. Как исполнительному органу, станично*му правлению должно было подчиняться «все народонаселе*ние станицы».

С другой стороны, станичному правлению была присвоенa в известных пределах и судебная власть. Ему предоставлено было право «неукоснительно производить словесные изыс*кания, рассматривать оные и полагать мнение свое об испра*вительных средствах: за неповиновение детей родителям и оскорбление их, за сварливость в семействе и с соседями, за леность, пьянство, буйство, распутство, обман всякого рода и кражу ниже (менее. — Прим. ред.) двадцати рублей, потраву чужого хлеба или сена, повреждение сада и прочие подобные проступки, не заключающиеся в себе важного преступления»» Но в таких случаях, разобрав известное дело и записав кратко сущность его в журнале, станичное правление передавало его на суд станичного общества. В свою очередь станичное «общество, проверив обстоятельства дела, или соглашалось с мнением атамана и судей, или полагало свое решение». Таким образом, функции станичного суда распределялись между станичным сбором и станичным правлением, причем последнее играло роль предварительной следственной власти, а первый имел значение высшей судебной инстанции.

К тому времени, когда было издано положение 1842 года о Черноморском войске, войско это уже окончательно сло*жилось в сословном отношении. То, что было только в заро*дыше при заселении края, в это время стало вполне законченным фактом. Прежняя старшина превратилась в панов, в дворянское сословие. Рядом с этим сословием вышло из той же среды рядового казачества и казачье духовенство. Заняв определенное место в войске, оба сословия стали, разумеется, в известные отношения к серой массе. Принадлежность их к войску давала им права рядового казачества, а чиновное положение представляло преимущества привилегированных. В положение 1842 года в первый раз занесено одно из таких преимуществ дворянства. Помимо обычных казачьих прав на землю в количестве 30 дес., дворянскому сословию было предоставлено в пожизненное пользование 1500 дес, на генерала, по 400 дес, на штабс-офицера и по 200 дес. на обер-офицера. Это, понятно, должно было еще резче выделить офицеров и чиновников из массы рядового казачества.

Таким образом, куренная или станичная община была в сущности общиной всесословной. В состав ее входили вмес*те с рядовыми казаками и казачьи офицеры или чиновники, а местами даже духовенство. Лица из дворянского сословия нередко выбирались станичными атаманами, хотя, по весьма понятной причине, станичники и предпочитали им своего брата-казака. На сходах, в делах всей общины одинаково участвовали и казаки, и офицеры, и духовные лица казачьего происхождения. Последние играли нередко в станичном самоуправлении довольно почтенную роль. Казак-священник всегда был уважаемым лицом в станице. За немногими исключениями, масса сохранила об этих священниках добрые воспоминания, выделяя их из рядов остального, пришлого духовенства. Это было свое, «козаче», по выражению черноморцев, духовенство, ставшее таковым большею частью «по собственному призванию», по желанию общин и по ходатайствам их пред епархиальным начальством путем представления так называемых «одобрительных приговоров». Неудивительно, что такого рода духовные лица имели авторитетный голос по многим вопросам на станичных сходах, которые этими лицами обыкновенно обязательно посещались.

Рука об руку с развитием общинного самоуправления шла выработка тех хозяйственных порядков, которыми обусловливалось экономическое благосостояние казака, влиявшее в свою очередь на исправное отправление казаками военных обязанностей. Так как военную службу несет обыкновенно все поголовно казачье население, за исключением физически неспособных к тому лиц, и так как при этом казаку приходится делать известные расходы по «снаряжению на службу», то обеспечение казачьего населения достаточным количеством земли всегда было первым и необходимым условием существования казачьего войска. Вот почему черноморские казаки с такой энергией и стараниями заботились о том, чтобы пожалованные им в Черномории земли были утверждены за ними Высочайше грамотой, таким документом, при наличности которого казаки всегда могли выдержать борьбу при всяких посягательствах на их земли. По той же причине чер*номорец всегда крайне ревниво охранял свои права на землю и обычные порядки пользования ею от нарушений своими же собратами-казаками. История Черноморского войска представляет в этом отношении много поучительного и оригинального.



С самого возникновения войска основные понятия о земельной собственности определялись и регулировались у черноморских казаков частью писанными законами, а частью обычаями, и последние на практике всегда имели преимуще*ство пред первыми» Простой, рядовой казак никогда не знал юридических тонкостей писанного закона, но хорошо понимал, что такое казачья земля, которой он пользовался, и свои понятия об этом предмете основывал на праве коллективного владения и пользования землей. Основное понятие о коллективной общеказачьей собственности поэтому въелось в плоть и кровь казака и проходит красной нитью чрез всю историю его земельных порядков. Каждый раз, когда чиновный казак, льнувший больше к писанным, чем к обычным, правилам и законам, старался придать характер сословного, исключительного пользования земельной собственностью, рядовой казак опирался на обычай и противопоставлял понятию о частной земельной собственности понятие о земле общеказачьей или войсковой, Так дело шло до тех пор, пока положительным законом не была окончательно разрешена в известном смысле'эта борьба двух противоположных по существу течений и пока из общего понятия о войсковой земельной собственности не выделилось более частное понятие о собственности юртовой или общинно-земельной (т.е. земельной собственности станичных обществ в пределах территории Войска. — Прим. ред.).

Право на землю черноморских казаков основывается на грамотах Императрицы Екатерины II и Императоров Павла и Александра I. Первой грамотой земля отдана в дар, как вечная потомственная собственность, черноморским казакам; двумя последними только подтверждается акт такой отдачи земли в собственность. В сущности законодательная власть в этом случае только официально констатировала то, что существовало на самом деле, в действительности. Установленная ею для казачества коллективная земельная собственность была лишь юридическим оформлением факта войсковой земельной собственности, без чего немыслимо было и существование войска. Земельные порядки, которыми начало свою экономическую жизнь на Кубани Черноморское войско, пер*воначально сложились за Бугом и, следовательно, под живым и непосредственным влиянием порядков Запорожской Сечи. На пожалованной в 1790 году за Бугом земле черноморцы до своего переселения на Кубань основали поселения и устроили хутора, пасеки, рыболовные заводы и пр. Земля по обычаю считалась общеказачьей собственностью, а право пользования ею? вытекая из этого основного понятия, обусловливалось обычаем свободной заимки, Как видно из замечательнейшего официального документа, принадлежавшего пepy и уму наказного атамана Котляревского, забугские черноморды, «не видя точного положения» о принадлежности пожалованной им земли между Бугом и Днестром на праве поисковой собственности, «колебались переходить на нее» для поселения, Поэтому черноморские казаки в своем прошении на имя Императрицы Екатерины II уже прямо просят принять их «для поселения на Тамани с окрестностями оной» и отдать им эту землю «на вечно спокойное потомственное владение». Прошение это было подано 29 февраля 1792 года, а грамота Екатерины II появилась чрез четыре месяца — 30 июня того же года. Правительство, поурезав желания войска на границах пожалованной земли, дало ее наполовину против просимого количества, но затем право на владение ею оно утвердило, согласно с желанием войска, как выражено было это желание в прошении на имя Императрицы и в инст*рукции Головатому с старшинами.



Скоро, однако, со стороны казачьей же старшины была сделана первая попытка нарушить обычное казачье пользование землей, как войсковой собственностью. Попытка эта была выражена в упомянутом выше документе «Порядок об*щественной пользы». Несмотря на то что составители этого акта «вспоминают первобытное Черноморского войска под названием запорожцев состояние», как пример прошлого, имевший, очевидно, послужить образцом во многом для про-эктированных ими порядков, — на деле они допустили два таких существенных нововведения, которые шли вразрез и с упомянутым ими образцом, и с воззрениями рядового казачества. Так, пунктом 23 правил было постановлено выдавать «открытые листы» «на вечно спокойное владение» дворами, хуторами, мельницами, лесами, садами, «виноградами» и рыболовными заводами. Этим способом, вместе с вполне рациональным укреплением недвижимой собственности за владельцами, хотя de jure (юридически. — Прим. ред.) и не зак*реплялась окончательно за отдельными лицами, как собственниками, земля, но сразу же устанавливался такой порядок пользования ею и ее угодьями, который прямо вел к насаждению частной земельной собственности на войсковых землях и, притом, насаждению путем случая, захватов, преимуществ сильного пред слабым и т.п. Нельзя же, в самом деле, было вечно владеть обширной хуторской заимкой или лесом, не стесняя тем впоследствии других, имевших не меньше прав на эти места и угодья! А по пункту 20 тех же правил, «в отменное воздаяние старшинам, яко вождям, наставникам и попечителям общих сего войска благ», дозволялось даже селить при хуторах «сродственников и волъножелающих лю*дей», почему проектировалось определить для таких хуторов земли «по штатной росписи». Короче, на первых же порах вой-i ковая администрация пыталась, видимо, обратить часть общественных земель в частные и насадить своего рода поместный элемент (помещиков. — Прим. ред.) в лице старшины. Попытки эти, как и следовало ожидать, пришлись не по сердцу рядовому казачеству и, повторяемые руководящим классом в течение десятков лет, внесли впоследствии немало неурядиц и розни во внутреннюю жизнь казачества. Уже в 1797 году, т.е. три года спустя после издания «Порядка общественной пользы», тогдашний войсковой атаман Котляревский, подписавший раньше в числе трех лиц, в качестве вой*скового писаря, только что упомянутые правила, в своем ходатайстве о войсковых нуждах пред Императором Павлом жалуется, что «начальники, не сообразуясь с точным положением войска», вместо того, «чтобы все пожалованные войску чемли и угодья, для избежания скудости, зависти и вражды, оставить общественными», разобрали для себя «выгоднейшие по частям лес и самую лучшую землю», «предоставив право себе и каждому на собственное и потомственное владение». -Таковым постановлением, —поясняет войсковой атаман, — войско чувствительно утеснено, посеяно между ними разномыслие и несогласие и отняты средства к обзаведению себя хозяйством». Ходатайство это кажется тем характернее, что Котляревский, видимо, добивался введения в войско некоторых запорожских порядков, просил возобновить «неизвестно почему» замененное «прежними начальниками» (вероятно, Чепегою и Головатым) название «войсковой кош» названием «войсковое правительство», пожаловать некоторые из регалий, принадлежавших запорожскому войску, и перевести в Черноморию тех из запорожцев, которые, после уничтожения Запорожской Сечи, населили «целые города, селения и помещичьи слободы», но которых не пускали в войско местное начальство и помещики. Как видно из того же документа, Котляревский собственной своей атаманской властью «разделение земель и лесов уничтожил; рубить порядком лес каждому для своих надобностей позволил, казаков употреблять на партикулярные (частные» — Прим, ред.) работы запретил, винный откуп (монополию на продажу спиртного. — Прим, ред,) упразднил».., К сожалению, все эти отмены несогласовавшихся с институтом войсковой земельной собственности порядков, надо полагать, не имели существенного значения и, может быть, даже не были приведены в исполнение. По крайней мере впоследствии злоупотребления старшин, против которых они были направлены, продолжались по-прежнему.

Отличительные черты войскового землевладения в характеризуемый период были следующие: земля считалась коллективной собственностью всего казачества; отсюда право на владение и пользование ею имел каждый, кто принадлежал к казачьей корпорации, Таким образом, если я был казак, то имел право на войсковую землю только как казак, как единичный член всей корпорации. На этом основании никто другой в корпорации не имел права нарушать мои земельные интересы, как и я в свою очередь не мог делать того "же по . отношению к остальным членам той же корпорации. Чтобы сделать те или другие исключения в этом отношении, нужно было по меньшей мере согласие всего казачества. Таким образом и самое право пользования войсковой собственностью обусловливалось этой последней в такой лишь степени, чтобы, при существовании его, не было стеснений для отдельных лиц? чтобы удовлетворение экономических потребностей населения не шло вразрез с общей гармонией интересов того же населения: нуждался известный член казачьего общества в расширении своего хозяйства, требовалось ли для него место заимки под хутор, нужно ли было устроить рыбный завод или пасеку, — во всех таких случаях он пользовался правом вольной заимки и вольного ведения своего хозяйства: где хотел, там и селился, лишь бы не нарушил при этом материальных выгод другого, Что в сущности означал а эта форма пользования войсковой земельной собственностью? — Экономическую свободу, при отрицании взаимных стеснений. Давался полнейший простор приложению к делу труда и накоплению трудовым, естественным путем капитала. Каждый должен был тут пользоваться тем же, чем и все? а все — тем же, каждый. Другими словами, этот способ пользования землей способствовал на первых порах развитию мелкого, однообразного производства, приноровленного к хозяйствам отдельных лиц, как полноправных в земельном отношении членов общества. Но так как уже в рассматриваемый нами период су*ществования Черноморского казачества, при преобладании натуральных отношений в хозяйстве, в плате, напр,5 пастуху — скотом, земледельцу — зерном, и пр.э производство можно было двояким образом: при собственного труда и чужого; то нетрудно понять, какую роль в отношении должны были сыграть казачьи старшины. Имели они пользоваться даровым,вынужденно обязательным рудом рядового — и они пользовались . Жаждал ли, «в отменное воздаяние, вождь, наставник и попечитель войска», старшина кусок для хутора для ловства и захватить в львиной доли и в ущерб-интересам других, — и он то другое рукой. Просто-напросто старшины хозяйничали на войсковых землях, как хотели, и теснили казачество в земельном отношении,, могли, Панские хутора, хуторские, рыболовные и другие заимки стали синонимом панского насилия и нарушения казачества, как полноправной в земельном отношении общины.

[Lian]

Борьба с горцами и характерные ее эпизоды. Часть 5

Скрытый текст:

Чрез историю Черноморского тянется эта борьба индивидуалистических стремлений из-за панских хуторов и заимок, а потом, того, из-за хуторов и вообще богачей, с коллективным правом казачества на землю, борьба, укозания на которую можно найти в избытке официальных и неофициальных документах, воспоминания о которой еще живы в среде казачества и явные следы которой даже теперь не перестают волновать казачьи общины. Это печальный, но во всяком случае самый крупный факт в истории казачьего землевладения. Выше мы только что привели уже относительно упомянутой борьбы слова Котляревского, бывшего сначала войсковым писарем, а потом войсковым атаманом, следовательно, свидетельство такого лица, которому не верить никак нельзя, которое скорее могло скрыть, чем ярко выставить существовавшие в его время неурядицы. Другой, не менее авторитетный свидетель прошлого казаче*ства, генерал Дебу, служивший в продолжение 16 лет на Кавказской линии и издавший свое сочинение «О Кавказской линии и Черноморском войске» в 1823 году, упрекал черноморских панов в том, что «богатейшие из них, привыкшие помышлять только о приращении собственного имения, мало об общем благе». Еще важнее и авторитетнее в этом отношении свидетельство И.Д. Попко, старого казачьего генерала-черноморца, болевшего душою и сердцем о нуждах войска и казачества. Строго разграничивши понятия об общественном благе и личной пользе, этот свидетель в своей книге «Черноморские казаки», изданной в 1858 году, указывает на широкие захваты земельных угодий как всесильною старшиною, так и вообще богачами — хуторянами, в ущерб интересам серой массы казачества» «В то время, — говорит И.Д. Попко, — чтобы придать пользованию характер владения, чиновные члены войскового общества отособились от своих нечиновных сочленов и водворились хуторами в одиночку, по глухим степным займищам. Материальным удобствам существования пожертвованы были обязанности и нравственные выгоды общежития. Расположились жить на вольной земле так, как бы пред словом жить не стоял слог слу. Такой образ основного расселения войскового общества должен был иметь потом свое особое влияние и на воспитание народа, и на дух войска, и на цивилизацию страны». Чиновные старшины жаловали друг другу земли, захватывали в исключительное пользование лучшие владения, не руководясь в этом отношении никакими законами, правилами и ограничениями. «Единственным ограничением служили им пределы влияния и авторитета того или другого высокочиновного старшины. А потому, когда высокочиновный и далеко раздвигавший границы своего земельного довольствия старшина сходил в могилу и сам превращался в глыбу войсковой земли, тогда широкие границы его довольствия, потесненные новым, поднявшимся на верх лестницы войсковой иерархии, чиновным старшиной, суживались с быстротой утренней тени, и оставленное первым движимое имение в рогах, гривах, рунах и скирдах превращалось в прах, как червонцы фортуны, прорвавшие ветхую суму нищего». Вслед за чиновною старшиною последовал и вообще богач хуторянин. «С течением времени сами куренные общества, другими словами, нечиновные члены войсковой семьи, увлекшись примером произвола войсковых патрициев, объявили за собою право жаловать хуторами своих собратов, плебеев». Возникла земельная рознь в среде рядового казачества. «Различие между хуторами панскими и куренными исчезло. И те и другие, раздвигая свои земельные дачи произвольно, почти в самые улицы куреней, расширенных увеличившимся народонаселением.» равно сделались несносны куренным обществам. Завязалась неугомонная, недостойная благоустроенного края борьба между куренями и хуторами. Чтобы остановить и сократить земельные захваты хуторов, курени выдвигают против них свои плуги, подходят под них траншеями, ископанными ралом; а хутора, в виде усиленных вылазок, напускают на куренные пашни свои стада и табуны. Борьба, как видите, земледельческого быта с пастушеским. Неурядам, жалобам и искам, самым нелепым, нет числа. Казаки «оборали» пана, а пан порубил казачьи плуги и вытоптал казачий посев. Урядник посеял жито, а сотник по его житу взял да посеял пшеницу, и тому подобное. Бог знает, как бы далеко зашла эта поземельная усобица, если бы не подоспело войсковое положение 1842 г. Напомнив казакам общинное значение войсковой земли, оно взялось сделать то, чего дотоле не доставало и в чем была ощущаема в среднем и низшем слое войскового населения настоятельная потребность — определить условия, размеры и порядок пользования землей, постановить строгую управу между пользовщиками и предметом пользования». Такое же свидетельство о земельной неурядице дал в 1846 году в одном из официальных документов генерал-майор Рашпиль, очень видный казачий деятель.



Но и положение 1842 года мало помогло горю. Оно узаконило фактические нарушения принципа казачьей равноправности на землю, установивши различные земельные нормы для рядового казачества и для панов. Между тем как рядовому казаку было определено 30 дес. земли надушу, дворянам этой нормы положено было 200 дес, для обер-офицера, 400 дес. для штаб-офицерам 1500 дес. для генерала. Правда, положением земля отдавалась в таком размере дворянству только в пожизненное пользование, т.е. до тех пор, пока не умирал последний из живых наследников лица, получившего в пользование участок; но от этого, во-первых, не легче было рядовому казаку, а во-вторых, во всяком случае, благодаря такому порядку дел, создался довольно опасный для целостности войскового землевладения прецедент, который, как показали впоследствии обстоятельства, и послужил делу разрушения войсковой собственности. Словом сказать, шаг в этом отношении уже был сделан в 1842 году; оставалось по*жизненное пользование обратить в вечное, потомственное, чего так добивалась казачья старшина еще на первых порах самостоятельного существования войска. Чрез 28 лет, новым положением 1870 года, пожизненное пользование офицерскими участками было заменено потомственным, из войсковой собственности была сделана собственность частная. А еще чез 18 лет, т.е, в настоящее время, часть этой собственности успела уже перейти в руки других владельцев неказаков (кото*рым продавали свои участки казачьи офицеры и их потомки. — Прим, ред.), свивших на этих когда-то войсковых землях прочное гнездо кулачества и, устроив такую в эко номическом отношении точку опоры, обирающих тех казаков, предкам которых земля была отдана жалованными грамотами на праве войсковой, общеказачъей собственности,
Таким образом, что касается истории развития казачьей земельной собственности, то на этот счет у черноморских казаков было «не все добро зело»» Это, конечно, на то, что и казаки были люди и что им, как людям, ничто человеческое не чуждо» Были стеснения, был захват, была борьба, было пренебрежение общим благом и интересами ближнего, казак допускал ошибки, в увлечения, — но то сама жизнь, то ее постепенное осложнение, без немыслима была бы и развития рассматриваемых явлений. За общим неурядиц во случае стоял другой (главенствующий. — Прим.ред.) над этими неурядицами общинно-земельной собственности, было и то, что за казачьими общинами и фактически, и законом
ны известные на а у земля, казак имел поддерживать хозяйство и снаряжаться на службу.
С поселением на Черномории казаки повели хозяйственную деятельность в духе тех приемов какими характеризовалась экономическая экономическая жизнь Запорожья. Земледелие было слабо развито, главный промысел первоначально со ставляло скотоводство и отчасти рыболовство. Этому способствовали и естественные особенности края. Свободных пустующих пространств, с прекрасными пастбищами, было так много, что при теплом климате скот можно было разводить в значительном количестве, без особых затрат труда и хозяйственной заботливости: лошади круглый год паслись на под ножном корму, рогатый скот приходилось кормить заготовленным сеном лишь в течение нескольких дней или недель в году, даже овцы большую часть зимы могли продовольствоваться подножным кормом. И скотоводство, действительно, процветало в Черномории в течение 70 или 80 лет; черноморские табунные лошади и серый круторогий скот имели в свое
время широкую известность и высоко ценились хозяевами; многочисленные «отары» овец давали всегда достаточны запас пищи для внутреннего потребления России и шерсти для русских и заграничных рынков. Однако, раз утвердившись в крае, скотоводство очень скоро стало составлять специальный промысел собственно хуторского хозяйства, Курени (т.е. станичные-общества. — Прим, ред.) были бедны скотом; куренному населению принадлежали лишь тощие «череды» (общественные стада) рогатого скота, маленькие «кущанки» овец и еще меньше лошадей, так что, напр,, при снаряжении на службу, казак-станичник всегда покупал лошадь в табунах хуторян (т.е. богатых казаков, отдельными хуторами на станичных землях. — Прим, ред.). Куренной казак, поэтому, далеко раньше казака-хуторянина стал земледельцем. Хлебопашество, при отвлечении рабочих рук пограничной, «кордонною» службою, хотя и не могло давать особенно больших материальных средств, но во всяком случае служило главным средством прокормления казачьей семьи. Кроме скотоводства, весьма важным подспорьем служили для каза*ка рыбные промыслы. Прибрежья Азовского моря, Кубани, некоторые степные речки, лиманы и плавни были превосходными рассадниками рыбы, плодившейся здесь миллиардами. Старожилы рассказывают просто чудеса об этом. Весной, когда белая рыба — «сула» (судак), «тарань» (вобла), «ча-бак» (лещ), карп и пр. шла из моря метать икру в плавни, лиманы и реки, то собиралась в столь огромные стада, что ночью у берегов слышался бесконечный шум и гул, производившийся рыбой в воде; на обратном пути по таким речкам, как напр., Черный Ерок, вблизи Петровской станицы, вода выходила из берегов от столпившейся рыбы и местами, как в устье Бейсуга, у Бриньковской станицы, буквально-таки запружала речное русло, так что по рыбе, как по плотине, можно было переходить с берега на берег; в так называемых Сладких лиманах белая рыба метала в таком количестве икру, что нельзя было зачерпнуть в ковш воды без того, чтобы не захватить в него мелкой рыбешки; в некоторых речках после того, как спадала вешняя вода, в заводях оставалась «заблудившаяся рыба» и ее здесь просто руками брали, не исключая даже красных пород — осетра и севрюги; одним словом, рыболовных угодий и рыбы было так много в Черномории, что местное население не только в избытке довольствовалось рыбой, но и сбывало ее в большом количестве во внутренние части России, преимущественно в Новороссию и Малороссию, куда вяленую и соленую рыбу отвозили чумаки тысячами возов. Прибрежные озера — Ясенские, Ахтарские и Бу-газские доставляли также казаку соль; обилие диких зверей делало возможным звероловный промысел, в особенности в первое время существования войска. Все это служило хорошей материальной поддержкой для казачьего населения, лишенного самого главного условия для сколько-нибудь сносной постановки хозяйства — рабочих рук, постоянно отвлекавшихся военной службой. Не будь у войска естественных богатств, беспомощному казачьему населению пришлось бы голодать и вымирать; и если, несмотря на эти богатства, бедность все-таки часто свивала гнездо в жилище казака, то это исключительно зависело от того, что казак был редким гостем дома, что постоянная военная служба лишала его возможности заниматься хозяйством.

Однако ни шаткие экономические условия, бывшие след*ствием тяжелой военной службы, ни эта последняя не меша*ли заботиться черноморцам о своих духовных потребностях. Удовлетворение религиозных потребностей было поставлено черноморцами на первом плане; попытки дать детям образование также были проявлены казаками еще на первых порах существования войска. В этом сказались прежде всего традиции Запорожья и национальные особенности населения.

Черноморцы представляли сплошную массу малорусского племени. Старые запорожцы, составившие за Бугом ядро будущего войска, были исключительно малороссы. После*дующие затем переселения в войско также производились из малорусских местностей — преимущественно из Полтавской и Черниговской губерний. Примесь посторонних националь*ностей в войске была поэтому крайне незначительна. Сохра*нились прямые документальные указания на тоэ что были единичные случаи поступления в казакя поляков, татар, греков, молдаван и даже евреев; впоследствии при переселениях вместе с малороссами зашло в Черноморию небольшое количество белоруссов. Но — и только, Главную подавляющую мае™ су казачества, составили малороссы, придавшие всему складу жизни чисто малорусский характер. Язык, нравы, обычаи, песни и устная народная поэзия, костюм — в особенности женский, способы ведения хозяйства и т.п. — все это было малорусским. По той же причине казаки, как малороссы, были ревностные последователи православия. До начала восьмидесятых годов между черноморцами не было ни одного сектанта. Одной из первых забот по занятии черноморцами края было желание образовать свое духовное сословие, устроить храмы и монастыри. С этой целью, по словам г. Короленко, еще Антон Головатый послал семь избранных казаков к Феодосийскому епископу Иову, прося его посвятить шестерых во священники и одного во дьякона; Иов, не имея на это разрешения от синода, посвятил только двух казаков во священники. Скоро затем было выхлопотано войском разрешение строить церкви и назначать духовенство. Благодаря этому казаки из своей же среды образовали собственное духовное сословие, известное и до настоящего времени под именем «свого чорноморьского» в отличие от пришлого — «московского». По примеру Запорожской Сечи, содержавшей на свой счет Киевский Межигорский монастырь, черноморцы устроили Екатерино-Лебяженскую Николаевскую пустынь, а еще позже был основан Мариинский женский монастырь,

В обыденной своей жизни черноморцы отличались крайней простотой и патриархальностью отношений. Ни старшина, ни духовенство на первых порах существования войска не выделялись резко по образу жизни, языку и обстановке из ря*дового казачества. Простота отношений между "старшиной и рядовыми казаками послужила даже предметом, укора черно*морцев со стороны известного кавказского генерала Ермоло*ва, смешавшего эту простоту с отсутствием: дисциплины и уважения к начальству. Ермолов забыл, что черноморцы были частью запорожцы и частью их наследники, а в Запорожье, при большей еще простоте отношений, военная дисциплина и качества легко уживались с незатейливым бытом казака. Отсутствие резких различий в образе жизни и обстановке черноморского казачества было так велико, что казачество не только долго не могло выделить из среды себя торгового сословия, но даже дать единичных его представителей. Тем не менее все это не мешало казакам видеть в образовании детей одну из насущных жизненных задач. Так, несмотря на крайне неблагоприятные экономические и военные обстоятельства,» первая школа была основана в 1803 году и через три года затем была преобразована в уездное училище; чрез шесть лет потом было открыто еще четыре школы, а в 1819 году вновь шесть училищ. Правда, были случаи и закрытия школ, но, во-первых, помимо училищ казаки учили детей у частных лиц, а во-вторых, даже такое количество школ по тому времени было довольно значительным.Так, между тем как вЧерномории в 1820 годубыло 10 приходских школ с 300 учащихся, — в то же время в Донском войске, более старом, многочисленном и богатом, сравнительно с только что сложившимся Черноморским войском, было всего три приходские школы. К тому же учреждение школ пользо*валось полным сочувствием со стороны черноморских каза*ков. Когда в 1806 году войсковое начальство, преобразовывая обыкновенную школу в приходскую, ассигновало для этой цели 1500 рублей из войсковых сумм, сами черноморцы пожертвовали на тот же предмет 4000 рублей из своих частных средств. Учителями первой в войске школы были приглашены казаками из Москвы студент университета и воспитанник гимназии. В 1820 году в Екатеринодаре была уже основана войсковая гимназия, первым директором которой был назначен войско^-вой протоиерей Кирилл Российский; энергии и неустанным заботам этого, по своему времени весьма просвещенного лица, черноморцы были во многом обязаны в деле постановки народного образования. Таким образом, народное образование очень рано пустило первые ростки в Черноморском войске, несмотря на крайне неблагоприятные условия существования казаков, несших тяжелую военную службу. Хотя и впоследствии, благодаря все тем же неблагоприятным условиям, народное образование шло не особенно торным путем, было подвержено колебаниям и сокращениям; но с введением положения 1842 года, положения, обусловившего существование нескольких училищ и назначение войсковых стипендий по разным учебным заведениям вне войска, и в особенности после про*свещенной деятельности исправлявшего должность наказно*го атамана генерал-майора Рашпиля, казачье образование вошло в более широкую колею и стало затем постепенно крепнуть и развиваться.


С поселением на Черномории казаки повели хозяйственную деятельность в духе тех приемов какими характеризовалась экономическая экономическая жизнь Запорожья. Земледелие было слабо развито, главный промысел первоначально со ставляло скотоводство и отчасти рыболовство. Этому способствовали и естественные особенности края. Свободных пустующих пространств, с прекрасными пастбищами, было так много, что при теплом климате скот можно было разводить в значительном количестве, без особых затрат труда и хозяйственной заботливости: лошади круглый год паслись на под ножном корму, рогатый скот приходилось кормить заготовленным сеном лишь в течение нескольких дней или недель в году, даже овцы большую часть зимы могли продовольствоваться подножным кормом. И скотоводство, действительно, процветало в Черномории в течение 70 или 80 лет; черноморские табунные лошади и серый круторогий скот имели в свое
время широкую известность и высоко ценились хозяевами; многочисленные «отары» овец давали всегда достаточны запас пищи для внутреннего потребления России и шерсти для русских и заграничных рынков. Однако, раз утвердившись в крае, скотоводство очень скоро стало составлять специальный промысел собственно хуторского хозяйства, Курени (т.е. станичные-общества. — Прим, ред.) были бедны скотом; куренному населению принадлежали лишь тощие «череды» (общественные стада) рогатого скота, маленькие «кущанки» овец и еще меньше лошадей, так что, напр,, при снаряжении на службу, казак-станичник всегда покупал лошадь в табунах хуторян (т.е. богатых казаков, отдельными хуторами на станичных землях. — Прим, ред.). Куренной казак, поэтому, далеко раньше казака-хуторянина стал земледельцем. Хлебопашество, при отвлечении рабочих рук пограничной, «кордонною» службою, хотя и не могло давать особенно больших материальных средств, но во всяком случае служило главным средством прокормления казачьей семьи. Кроме скотоводства, весьма важным подспорьем служили для каза*ка рыбные промыслы. Прибрежья Азовского моря, Кубани, некоторые степные речки, лиманы и плавни были превосходными рассадниками рыбы, плодившейся здесь миллиардами. Старожилы рассказывают просто чудеса об этом. Весной, когда белая рыба — «сула» (судак), «тарань» (вобла), «ча-бак» (лещ), карп и пр. шла из моря метать икру в плавни, лиманы и реки, то собиралась в столь огромные стада, что ночью у берегов слышался бесконечный шум и гул, производившийся рыбой в воде; на обратном пути по таким речкам, как напр., Черный Ерок, вблизи Петровской станицы, вода выходила из берегов от столпившейся рыбы и местами, как в устье Бейсуга, у Бриньковской станицы, буквально-таки запружала речное русло, так что по рыбе, как по плотине, можно было переходить с берега на берег; в так называемых Сладких лиманах белая рыба метала в таком количестве икру, что нельзя было зачерпнуть в ковш воды без того, чтобы не захватить в него мелкой рыбешки; в некоторых речках после того, как спадала вешняя вода, в заводях оставалась «заблудившаяся рыба» и ее здесь просто руками брали, не исключая даже красных пород — осетра и севрюги; одним словом, рыболовных угодий и рыбы было так много в Черномории, что местное население не только в избытке довольствовалось рыбой, но и сбывало ее в большом количестве во внутренние части России, преимущественно в Новороссию и Малороссию, куда вяленую и соленую рыбу отвозили чумаки тысячами возов. Прибрежные озера — Ясенские, Ахтарские и Бу-газские доставляли также казаку соль; обилие диких зверей делало возможным звероловный промысел, в особенности в первое время существования войска. Все это служило хорошей материальной поддержкой для казачьего населения, лишенного самого главного условия для сколько-нибудь сносной постановки хозяйства — рабочих рук, постоянно отвлекавшихся военной службой. Не будь у войска естественных богатств, беспомощному казачьему населению пришлось бы голодать и вымирать; и если, несмотря на эти богатства, бедность все-таки часто свивала гнездо в жилище казака, то это исключительно зависело от того, что казак был редким гостем дома, что постоянная военная служба лишала его возможности заниматься хозяйством.

Однако ни шаткие экономические условия, бывшие след*ствием тяжелой военной службы, ни эта последняя не меша*ли заботиться черноморцам о своих духовных потребностях. Удовлетворение религиозных потребностей было поставлено черноморцами на первом плане; попытки дать детям образование также были проявлены казаками еще на первых порах существования войска. В этом сказались прежде всего традиции Запорожья и национальные особенности населения.

Черноморцы представляли сплошную массу малорусского племени. Старые запорожцы, составившие за Бугом ядро будущего войска, были исключительно малороссы. После*дующие затем переселения в войско также производились из малорусских местностей — преимущественно из Полтавской и Черниговской губерний. Примесь посторонних националь*ностей в войске была поэтому крайне незначительна. Сохра*нились прямые документальные указания на тоэ что были единичные случаи поступления в казакя поляков, татар, греков, молдаван и даже евреев; впоследствии при переселениях вместе с малороссами зашло в Черноморию небольшое количество белоруссов. Но — и только, Главную подавляющую мае™ су казачества, составили малороссы, придавшие всему складу жизни чисто малорусский характер. Язык, нравы, обычаи, песни и устная народная поэзия, костюм — в особенности женский, способы ведения хозяйства и т.п. — все это было малорусским. По той же причине казаки, как малороссы, были ревностные последователи православия. До начала восьмидесятых годов между черноморцами не было ни одного сектанта. Одной из первых забот по занятии черноморцами края было желание образовать свое духовное сословие, устроить храмы и монастыри. С этой целью, по словам г. Короленко, еще Антон Головатый послал семь избранных казаков к Феодосийскому епископу Иову, прося его посвятить шестерых во священники и одного во дьякона; Иов, не имея на это разрешения от синода, посвятил только двух казаков во священники. Скоро затем было выхлопотано войском разрешение строить церкви и назначать духовенство. Благодаря этому казаки из своей же среды образовали собственное духовное сословие, известное и до настоящего времени под именем «свого чорноморьского» в отличие от пришлого — «московского». По примеру Запорожской Сечи, содержавшей на свой счет Киевский Межигорский монастырь, черноморцы устроили Екатерино-Лебяженскую Николаевскую пустынь, а еще позже был основан Мариинский женский монастырь,

В обыденной своей жизни черноморцы отличались крайней простотой и патриархальностью отношений. Ни старшина, ни духовенство на первых порах существования войска не выделялись резко по образу жизни, языку и обстановке из ря*дового казачества. Простота отношений между "старшиной и рядовыми казаками послужила даже предметом, укора черно*морцев со стороны известного кавказского генерала Ермоло*ва, смешавшего эту простоту с отсутствием: дисциплины и уважения к начальству. Ермолов забыл, что черноморцы были частью запорожцы и частью их наследники, а в Запорожье, при большей еще простоте отношений, военная дисциплина и качества легко уживались с незатейливым бытом казака. Отсутствие резких различий в образе жизни и обстановке черноморского казачества было так велико, что казачество не только долго не могло выделить из среды себя торгового сословия, но даже дать единичных его представителей. Тем не менее все это не мешало казакам видеть в образовании детей одну из насущных жизненных задач. Так, несмотря на крайне неблагоприятные экономические и военные обстоятельства,» первая школа была основана в 1803 году и через три года затем была преобразована в уездное училище; чрез шесть лет потом было открыто еще четыре школы, а в 1819 году вновь шесть училищ. Правда, были случаи и закрытия школ, но, во-первых, помимо училищ казаки учили детей у частных лиц, а во-вторых, даже такое количество школ по тому времени было довольно значительным.Так, между тем как вЧерномории в 1820 годубыло 10 приходских школ с 300 учащихся, — в то же время в Донском войске, более старом, многочисленном и богатом, сравнительно с только что сложившимся Черноморским войском, было всего три приходские школы. К тому же учреждение школ пользо*валось полным сочувствием со стороны черноморских каза*ков. Когда в 1806 году войсковое начальство, преобразовывая обыкновенную школу в приходскую, ассигновало для этой цели 1500 рублей из войсковых сумм, сами черноморцы пожертвовали на тот же предмет 4000 рублей из своих частных средств. Учителями первой в войске школы были приглашены казаками из Москвы студент университета и воспитанник гимназии. В 1820 году в Екатеринодаре была уже основана войсковая гимназия, первым директором которой был назначен войско^-вой протоиерей Кирилл Российский; энергии и неустанным заботам этого, по своему времени весьма просвещенного лица, черноморцы были во многом обязаны в деле постановки народного образования. Таким образом, народное образование очень рано пустило первые ростки в Черноморском войске, несмотря на крайне неблагоприятные условия существования казаков, несших тяжелую военную службу. Хотя и впоследствии, благодаря все тем же неблагоприятным условиям, народное образование шло не особенно торным путем, было подвержено колебаниям и сокращениям; но с введением положения 1842 года, положения, обусловившего существование нескольких училищ и назначение войсковых стипендий по разным учебным заведениям вне войска, и в особенности после про*свещенной деятельности исправлявшего должность наказно*го атамана генерал-майора Рашпиля, казачье образование вошло в более широкую колею и стало затем постепенно крепнуть и развиваться.

[Lian]

Борьба с горцами и характерные ее эпизоды. Часть 6

Скрытый текст:

Черноморцы были призваны сторожить часть той линии, которая тянулась по Кубани и Тереку от Черного до Каспийского моря, о сплошной защите которой казаками хлопотал Потемкин Таврический и предварительное укрепление кото*рой было произведено еще Суворовым. Из этой линии на долю черноморцев приходилось около 260 верст вдоль р. Кубани, с ее бесчисленными излучинами и поворотами, от Изрядного источника, близ нынешней Васюринской станицы, и до берегов Черного моря. Так как весь северный скЛон Кавказского хребта и закубанской равнины были заселены вдоль пограничной линии горскими племенами, всегда враждебными казаку и всегда готовыми сделать набег на его жилища, то на плечах черноморцев лежала тяжелая ноша охраны погранич*ной линии на каждом ее пункте, повороте, извилине, всюду, одним словом, где была хоть малейшая возможность перебраться горцу на казачьи владения. Будь горцы в несколько раз сильнее и многочисленнее, чем они были в действительности, имей они хорошо вооруженные войска и прекрасные укрепления на своих землях, действуй они в то же время сплошными, дающими открыто знать о своих враждебных действиях, массами, как подобает это при правильно ведущейся войне, — и при всех этих условиях, пограничная служба носила бы для казака иной характер, была бы, может б.ыть? тяжелой, но очень определенной, заключенной в заранее намеченные рамки: казаки сидели бы в известных местах и ждали бы открытия военных действий, подвергаясь случайностям войны только во время ведения ее. Но черкесы были не столько искусно дисциплинированные воины, сколько отчаянные головорезы и наездники; они не знали и не признавали никаких правил ведения войны; любя и защищая свою свободу, они в то же время ни во что ставили свободу и жизнь врагов; самая война нередко отодвигалась для горца на задний план пред более прозаической задачей грабежа; набег как месть, разорение, как удаль, и как трофей этой удали безразлично смешивались в одном в том же понятии борьбы с неприятелем; часто черкес сам шел на смерть и другим нес ее как разбойник, поэтизируя в то же этот разбой; без всякого внешнего повода, без малейшего проявления враждебности со стороны казачьего населения, черкес втемную ночь или в туманный день пробирался, как волк, на русскую границу, и здесь, под покровом ночи или туманной пелены, резал, уничтожал и жег всех и все, что только подвертывалось ему под руку, что было ему по силам и чего или кого нельзя было утащить с собой — и это считалось молодечеством, подвигом геройством, это воспевалось в песнях, служило предметом и человеческого величия, Ни серьезный мир, ни договорные мирные условия условия, которыми бы обеспечить спокойное течение жизни, поэтому, были с черкесами» Ни на какие клятвы и обещания казакам не могли положиться. Если вынужденные к миру черкесы не нападали массами, отрядами на жилища, то действовавшие на свой страх удальцы пробирались в одиночку, тайком за Кубань и все-таки продолжали грабить, резать, уводить в плен и беспокоить казачье население. Так называемые «хаджиреты», бездомная фанатизированная голь, «психадзе" та же голь, к тому же лошадей, и вообще необузданная молодежь и много изведовшие достаточный хищников- удальцов» осложняло и трудные казачьей пограничной службы, Чтобы удержать горцев от нужно было одну сплошную крепость на двухсотшестидесятиверстном сто- линия. В та случае оставалось ту изгородь», с незатейливыми пристанищами в виде постов и пикетов, которая в сущности представляла собой нечто вроде длиннейшей цепи из человеческих существ. Посты служили для казаков главными укреплениями, пикеты играли роль мелких связующих звеньев, а всюду, на пространстве от поста к посту и от пикета к пикету, казак сторожил горца уже прямо грудью, защищал родину кровью, высылая под черкесские пули, шашки и кинжалы так называемые «залоги» и «разъезды». Таким образом, на характере пограничных казачьих укреплений или, вернее, пограничной казачьей службы всецело отразились те донельзя утомительные и неблагоприятные условия беспрерывной военной борьбы, которую суждено было нести черноморцам с черкесами в течении семидесяти лет.

По словам И.Д. Попко, на протяжении 260 верст пограничной линии было устроено около 60 постов и батарей и более ста пикетов, хотя в разное время и менялось как общее количество этих укреплений, так и расположение их. Такое по-видимому обильное количество укреплений может дать несколько преувеличенное представление о действительном их значении. Дело в том, что черноморские посты и пикеты были укрепления крайне примитивные и незатейливые. Для многих из этих укреплений не только не употреблялись ка*мень и железо, но даже не было вбито ни одного гвоздя. Таковы именно были пикеты. Пикеты или, как называли их черноморцы, «бикеты» представляли собою небольшие плетенные из ивы шалаши с двойными стенками, промежутки между которыми наполовину наполнялись землей. Каждый пикет был окопан небольшим рвом и снабжен сторожевою «вышкою», т.е. обыкновенною на столбах каланчою, и так называемою сигнальною «фигурою» для оповещения тревоги. В пикете не было ни печи, никаких жилых приспособлений; при холоде, непогоде казаки просто разводили огонь среди шала» ша; одним словом, пикет был временным сторожевым пристанищем для казака, устраивался скоро, без удобств, на живую руку и не требовал особых расходов на это: на месте одного сожженного черкесами пикета казаки могли возвести десятки новых во всякое время и без всяких затруднений. Пост или, как называли его черноморцы, «кордон» был тот же пикет, но только в больших размерах и поэтому более фундаментально устроенный и хозяйственно благоустроенный. В кордоне возводились постоянные жилища для казаков — хаты или казармы; кордоны были обнесены более глубоким, чем пикеты, рвом и земляным валом; кордоны, наконец, были вооружены пушками. В дополнение к этому, кордон был снабжен тою же, но в больших, разумеется, размерах сторожевой «вышкою», со шпилем и утвержденной на нем поперечною перекладиной, на которую вздергивались (сигнальные, условных цветов, — Прим. ред.) шары днем, в случае тревоги, а вблизи укрепления врывалась в землю высокая жердь, обмотанная пенькой и сеном или соломой, а иногда, кроме того, снабженная кадкой со смолой. Это и была сигнальная «фигура» или «веха», зажегши которую казаки давали знать в темную ночь о набеге черкесов (такие «фигуры» использо-вавлись еще в Запорожской Сечи. — Прим. ред.). Наконец, батарея представляла нечто среднее между постом и пикетом и также укреплялась пушками. Между тем как на пикет высылалась обыкновенная команда от 3 до 10 казаков, — посты в обычное время охранялись, смотря по своей стратегической важности, от 50 до 200 казаков, а батареи от 8 до 25 че*ловек каждая.


И вот, при помощи этих укреплений «на курьих ножках», черноморцы, выражаясь словами песни, должны были «вир-но служить, границю держати». Правда, и неприятелями были черкесы, племена хотя храбрые и воинственные, но никогда почти не прибегавшие к помощи артиллерийского оружия. Однако при этом было другое указанное выше неудобство -черкесы, без объявления войны, могли украдкой прорываться в Черноморию на любом пункте границы во всякое время дня и ночи. Это делало пограничную службу донельзя напряженной, заставляло казака быть готовым встретить неприятеля во всякую минуту, требовало беспрестанной подвижности со стороны защитников линии. И действительно, черноморцы охраняли край не столько с помощью укреплений, мимо которых всегда мог проскользнуть горец, сколько не*посредственными наблюдениями за неприятелями вне этих укреплений и в промежутках между ними. С этой целью казаками широко практиковалась высылка «залоги» и «разъездов». Вот как охарактеризовал казак-современник эти способы казачьей охраны границы:



«Когда голодный волк и хищный горец выползают из своих нор на ночной промысел, в то время значительная часть спешенных казаков выходят из поста на обе его стороны и украдкою, вместе с тенями в ночи, залегают берег в опасных местах по два, по три человека вместе. В то же время расставленные по пикетам казаки покидают свои дневные притоны и также располагаются по берегу живыми тенетами (сетями. -Прим. ред.) для ночного хищника. Это "залога"... залог спокойствия и безопасности страны. Казаки, остающиеся на посту, держат коней в седле и находятся в готовности, по первому известию, или по первому выстрелу залоги, далеко слыш-ному в ночной тиши, скакать к обеспокоенному месту кратчайшим путем, не разбирая, где куст, где рытвина, чтобы поспеть на зов тревоги прежде, чем "бояре мед попьют'5... Между тем отряжаются с постов, с вечера, в полночь и на рассвете, разъезды, составом в два, в три человека каждый. При ожидаемом по слухам или по приметам нападении разъезды повторяются до шести раз в продолжении ночи, но никогда не бывают они сильного состава. Разъезды проходят прибрежными тропинками — "стежками", или проложенными и им только известными, соблюдая наивозможную чуткость и осторожность и перекликаясь с залогою загодя условленным, отрывистым свистом, либо глухим, счетным стуком шашки о стремя. Проезжая по Кубани поздно вечером (конечно, по казенной надобности) и тревожно присматриваясь к мелькающим мимо вас в темноте кустам, — не выскочил бы из них головорез шапсуг, — вы не видите разъезда, а он вас видит... Заметив, как беспокойно вы оглядываетесь то на ту, то на другую сторону, разъездной моргнул усом и думает про себя: не беспокойтесь, ваше благородие, езжайте себе, глаза заж-муря: ведь мы не спим. Да, еще вы были версты за две, как он остановил коня, насторожил ухо и настроил глаз. И когда вы пронеслись мимо его и вновь умчались в темную даль, он все еще прислушивается к печальному звяканью колокольчика, не прервется ли оно вдруг... и добродушно провожает вас пожеланием, чтоб ваш поздний ужин не остался кому другому на завтрак»4.

Особенно учащенными разъезды становились в зимнее время, когда мороз сковывал воды. В эту пору, когда Черно-мория была открыта для набегов горцев более, чем когда-либо, черкесы могли свободно переходить не только Кубань, но и болота, плавни, лиманы, при других условиях совершенно непроходимые. По мере того как увеличивалась опасность, усиливался и состав пограничной линейной стражи. К очередным присоединялись льготные казаки. Патрули разъезжали днем и ночью, везде усиливались «залоги», всюду возрастала бдительность. Часто в случае ожидаемых набегов черкесов под ружье становились все казаки, не исключая и так называемых «внутренно-служащих». Тогда линия принимала вполне боевой характер. Казаки еле помещались в своих убогих укреплениях. Помимо постов, военные отряды и ко*манды располагались биваком просто под открытым небом, Охрана линии становилась особенно тяжелой и утомительной. Напряжение росло под непрерывными тревогами, производившимися горцами, и часто разрешаюсь не единичными, а десятками хотя мелких, но кровавых катастроф,

Среди такой обстановки и казаки, и черкесы употребляли всевозможные уловки и ухищрения, чтобы подсидеть друг
друга, и давали в то же время бесчисленные примеры такой привычки к опасностям, которая со стороны кажется просто невероятной. Казачьей залоге черкес противопоставлял свой надзор. В темную ночь, прокрадываясь к сторожевой линии, он чутко прислушивался ко всему, стараясь открыть или уга*дать место залоги. Чуть казак оплошал — кашлянул, заговорил, засмеялся или зажег трубку, — черкес по звуку, по мелькнувшему огоньку пускал пулю и часто наказывал виновных в неосторожности и беспечности. Отыскавши ту тропинку, по которой ночью должны были проезжать казачьи разъезды, черкесы устраивали засаду, заседая обыкновенно в трех различных местах по обе стороны тропинки. «Средняя засада, перекинув чрез стежку аркан либо лозу дикого виноградника, устраивала таким образом барьер в грудь коню от поверхности земли. С какой стороны разъезд ни следовал бы, крайняя засада пропускала его и вслед затем, гикнув ему в тыл, нагоняла его на барьер, где конь и всадник падали и делались добычей средней засады». Но и казаки в свою очередь знали, как избежать опасности или быть при подобных обстоятельствах. Разъездные обыкновенно всегда тянулись гуськом и на значительном расстоянии, лишь бы не потерять из виду друг друга. Пробираясь тихо поодиночке, казаки таким образом в случае беды не давались сразу все в обман и могли выручить того из товарищей, которому суждено было послужить жертвой черкесских козней. Кроме того, «бывалый казак, как только услышит подирающий по коже гик позади себя, вмиг смекнет, что неприятель хитрит, козни строит. — и потому устремит он своего коня не прямо, вперед себя, а вбок. Пробился конь чрез "хмеречу" (чащу) и чрез болото, исполать ему: он добрый конь, настоящий казацкий конь — ни продать; ни подарить его; а застрял, так долой с него — там он и оставайся, хоть бы пешему как-нибудь доб*раться до поста». Часто, однако, черкесы предпочитали проказам с «залогами» и «разъездами» ловкий проход между теми другими чрез границу с целью поживы казачьим добром. А казак с своей стороны нередко забывал, что находился в залоге или разъезде, и дозволял себе вольности, обескуражи*вавшие черкеса. Вместо того чтобы прятаться от черкеса, он лез ему на вид, заставляя тем видеть козни, которых следовало черкесу избежать. «Вы не поверите, — рассказывал нам старый боевой черноморский офицер, — до чего свыкались с опасностями на кордонной службе наши черноморцы. Бывало, отправятся на залогу и вместо того, чтобы сидеть смирно, закурят трубки и заведут разговоры между собою, сначала шепотом, а потом вслух, а там разойдутся — и хохотать начнут. Не раз случалось накрывать виновных на месте преступления. Едешь с разъездом — глядь — впереди тебя искры блещут. "Кто тут, спрашиваешь конвойных казаков, —должен быть в залоге?" — "Та, ма-буть, ото, скаженный (сумасшедший) Хаблак люльки захотив покурить", — получаешь в ответ. Зло возьмет. Подъедешь к виновному, чешешь его, чешешь нагайкою по спине... и вот вам Бог свидетель: казак, бывало, боится нагайки командира больше, чем винтовки черкеса».

Свою военную строевую организацию черноморцы принесли с собою из-за Буга, где у них боевую часть войска составляли кавалерия, пехота и артиллерия. Но своеобразная борьба с горцами и в этом отношении наложила на казачество резкий отпечаток. Запорожская кавалерия так и осталась на Черноморье кавалерией, хотя и преобразованной при императоре Павле в полки; артиллерия заняла свое место на постах и батареях, но пехота существенно изменила прежнее свое назначение. Как мы знаем уже из предыдущего, черноморская пехота представляла собой не столько сухопутные силы, сколько морские. Взятие казаками Березани, участие казачьей флотилии в истреблении турецкого флота под Измаилом, сражение при Кинбурге и пр. составили черноморцам широкую репутацию опытных и храбрых моряков. Переселяясь на Кубань, черноморцы захватили с собой и свою морскую флотилию, но на новом местожительстве казачьи суда оказались совершенно ненужными: на море было стеречь некого, а Кубань, с ее быстрым течением и изменчивым руслом, делала невозможным сколько-нибудь удовлетворительное пользование на ней казачьими военными судами. Сделанные в этом отношении попытки окончились полнейшей неудачей. Так, когда в марте 1802 года казачья команда из 28 человек и двух офицеров, при одной пушке, препровождала из Бугазского лимана в Екатеринодар по Каракубани, протекавшей по владениям враждебных горцев, «байдак», на*груженный порохом и свинцом, то черкесы, сделавши в наиболее удобном для себя месте засаду, бросились на эту команду, овладели байдаком, часть команды и в том числе обоих офицеров перебили, часть изранили и часть забрали в плен. Это был урок, показавший всю непригодность на Кубани байдаков. «Байдаки, — говорит И.Д. Попко, — гонялись за двумя зайцами и ни одного не ловили. Но, что еще невыгоднее, они оставались в бездействии большую половину года чрез обмелевание и замерзание Кубани. А потому существование этих кордонных амфибий кончилось превращением их в простые паромные переправы через Кубань и Протоку». Но взамен утраты морской военной сноровки, приобретенной казаками при иных условиях, черноморцы выработали своеобразный пехотный строй. Казак-пехотинец был очень зорким, неутомимым, искусным и опасным для горца охранителем границы, залегши ночью в залогах и следя часто по пятам черкеса до самых и от самых аульных его жилищ. Особенно громкую известность приобрели в этом отношении черноморские пластуны.

Пластуны не составляли самостоятельной части войска, но встречались всюду по линии особыми мелкими дружинами или, вернее, товариществами. Стоя всегда на самом опасном месте, они несли передовую службу, были застрелыциками, лазутчиками и разведчиками, и, усваивая приемы и сноровку неприятеля, платили черкесам вдвойне и втройне за причиняемые ими беспокойства. Вот как характеризует пластуна казак-современник, на которого мы не раз ссылались выше и который воочию рядом с собой наблюдал в боевой и обыденной жизни пластуна. Пластун — «это обыкновенно дюжий, валкий на ходу казак первообразного малороссийского складу и закалу: тяжелый на подъем и неутомимый, не знающий удержу после подъема; при хотеньи — бегущий на гору, при нехотеньи — еле плетущийся под гору; ничего не обещающий вне дела и удивляющий неистощимым запасом и разнообразием, бесконечной тягучестью (т.е. широтой. — Прим. ред.) способностей в деле... Это тяжеловатый и угловатый камень, которым неопытный и нетерпеливый зодчий может пренебречь, но который, если его поворочать на все стороны, может угодить в главу угла. Из служилых людей различных народностей, входящих в могучий состав русского воинства, быть может, черноморец наиболее имеет нужды в указании, ободрении и добром примере, и потом этот же черноморец наиболее бывает благодарен и отдатлив за всякую заботу о нем, за всякую оказанную ему справедливость и за всякое теплое к нему чувство. В старых песнях о добрых вождях казачества слышен просто плач... Сквозь сильный загар описываемой личности пробивается добродушие, которое легко провести, и вместе суровая сила воли и убеждения, которую трудно погнуть или сломить. Угрюмый взгляд и навощенный, кверху вздернутый ус придают лицу пластуна выражение стойкости и неустрашимости. В самом деле, это лицо, окуренное порохом, превращенное в бронзу непогодами, как бы говорит вам: не бойсь, перед опасностью — ни назад, ни в сторону! Когда вы с ним идете в опасном месте или в опасное дело, — от его шага, от его взгляда и простого слова веет на вас каким-то спокойствием, каким-то забвением опасности. И, может быть, отсюда родилось то поверье, что один человек
может заговорить сто других против неприятельского оружия... Пластуны одеваются, как черкесы, и притом, как самые бедные черкесы. Это оттого, что каждый поиск по теснинам и трущобам причиняет сильную аварию их наряду. Черкеска, отрепанная, покрытая разноцветными, нередко даже, — вследствие потерянного терпения во время починки, — кожаными заплатами, папаха вытертая, порыжелая, но, в удостоверение беззаботной отваги, заломленная на затылок; чевяки из кожи дикого кабана, щетиною наружу: вот будничное убранство пластуна. Прибавьте к этому: сухарную сумку за плечами, добрый штуцер в руках, привинтной штуцерный тесак (складной штык. — Прим. ред.) с деревянным набойником, спереди, около пояса и висящие с боков пояса, так называемые причандалья: пороховницу, кулечницу (от: «куля» — пуля. — Прим. ред.), отвертку, жирник (коробочка с оружейной смазкой. — Прим. ред.), шило из рога дикого козла, иногда котелок, иногда балалайку или даже скрипку — и вы составите себе полное понятие о походной наружности пластуна, как она есть»5...

Живя товариществами и производя поиски за черкесами гакже партиями, пластуны имели свои обыкновения, право выбора молодых казаков и действовали на разведках на собственный риск и страх. Нескольким человекам, зашедшим на земли неприятеля, да еще такого, как черкесы, не от кого было ждать помощи в случае беды. Тут требовались собствен-ные силы и изворотливость, иначе на каждом шагу пластуну грозили или смерть, или плен. И в среде пластунов действительно вырабатывались замечательные воины и личности. Терпение и отвага при поисках, стойкость и неустрашимость в случае встречи с врагом, изворотливость и хитрость при необходимости обмануть противника, прекрасное знание местности и уменье при этом пользоваться ее выгодами, меткий и рассчитанный выстрел, привычка щадить врага при случае и ; держать в то же время его в почтительном отдалении от себя все это налагало особый, весьма своеобразный отпечаток на деятельность и поступки пластуна, делало его в глазах черкеса особенно назойливым и опасным противником. Нередко бывали случаи, когда пластуны пробирались ночью в черкесские аулы, подмечали здесь приготовления к набегу, уводили скот или лошадей, подслушивали разговоры при знакомстве с языком и, выведавши все, что требовалось, пробирались снова тайком на линию. Сколько-нибудь заметные движения и сборища черкесов в одном каком-либо месте, поэтому, редко когда ускользали от наблюдательности пластунов. Застигнутые на месте поисков неприятелем, пластуны почти никогда не давались в руки противников, как бы многочисленны ни были эти последние. Выбравши позицию, что не составляло для них труда, так как пластун каждый шаг делал, соображаясь с характером местности и под прикрытием ее, — пластуны или отстреливались, или просто, молча, заседали. В обоих случаях горцы опасались бросаться немедленно в атаку на защищавшихся, не освоившись с их положением, ибо хорошо знали цену пластунского выстрела и засады. Парализовавши таким образом первый натиск со стороны черкесов, пластуны заботились о дальнейшем отступлении. Попадалась вблизи «хмереча», т.е. такая чаща, чрез которую, по выражению черноморцев, «гусь даже не может продраться», — пластуны прятались в нее, и тогда черкес-всадник по необходимости должен был прекратить свое преследование; находились ли невдалеке плавни и болота — и там были у пластуна свои «задние ходы», а для всадника опять-таки ста*новилось немыслимым дальнейшее наступление; прикрывал ли засевших пластунов кустарник, камыш или просто бурьян—и тут отступающие находились: выставив шапки, башлыки, а то и часть другой одежи напоказ, пластуны в то же время «ползком» проходили, что называется, под самым но*сом неприятеля, занимали другую, более выгодную позицию или же и совсем скрывались из вида преследующих, пока эти последние не догадывались об обмане. Во всех таких случаях пластуны выказывали замечательный ум и находчивость, и часто одни и те же проделки безнаказанно повторялись на глазах горцев по несколько раз, потому что каждый раз держала горца в почтительном отдалении от места засады пуля пластуна. А пластуны были замечательные стрелки, не уступавшие в меткости выстрела американским героям Купера и Майн Рида. Хорошим стрелком, впрочем, пластун делался не только от борьбы с горцами, но и благодаря охоте за дикими зверями. Все свободное от поисков за черкесами время пластуны употребляли на охоту за кабанами, козами, оленями, волками и пр., и здесь, добывая для себя вкусную пищу, они преимущественно и приучались к меткой стрельбе, так как и здесь плохой выстрел, напр., на кабана, грозил смертью или увечьем. Пластуны, поэтому, требовали уменья хорошо стрелять и от поступавших к ним новичков, при двух необходимых при этом качествах — хладнокровии и терпеливости. Во*обще на своеобразном типе пластуна отразилась ярче, чем на других казаках, вся сумма тех условий, под влиянием которых сложилась военная жизнь черноморца на Кубани, и само собою разумеется, что борьба с черкесами тут стояла на первом плане.

[Lian]

Борьба с горцами и характерные ее эпизоды. Часть 7

Скрытый текст:

Враждебные отношения черноморцев с черкесами обнаружились не сразу по заселении казаками Черномории, а постепенно, и затем год с годом обострялись все более и более. Первоначально со стороны некоторых черкесских племен были даже попытки перехода в русское подданство. Так, два князя — Батыр-Гирей (Бжедухского племени) и Магмет-Ка-лабат (Хатукайского), вместе с некоторыми другими хлопотали о переходе в русское подданство в 1794 и 1795 годах пред русским правительством и о предоставлении им земель под поселение на Черномории. С этой целью был даже в Петербурге князь Батыр-Гирей в качестве депутата от горцев. Екатерина II нашла, однако, невозможным удовлетворить просьбу черкесов, так как пришлось бы нарушить добрые отношения России с Турцией, подданными которой, хотя и номинально, считались черкесы. Ввиду этого горцам была обещана лишь помощь русского оружия в случае нападения на них враждебных племен и дано позволение перегонять табуны черкесских лошадей для пастьбы на черноморские земли. Бжедухи и хатукайцы были довольны даже таким исходом их ходатайства и с своей стороны обещали сохранять мир по отношению к казакам и вообще быть их союзниками. Были затем и другие попытки со стороны черкесов в подобном же роде, из которых одна увенчалась даже полным успехом. Так, была поселена часть горцев особым аулом — Гривенно-Черкесским, существующим на землях бывшей Черномории и доныне. Но эти именно попытки ценивших мирную гражданскую жизнь черкесов послужили одною из первых и существенных причин, породивших враждебные отношения между остальными черкесами и казаками. Враждебные русским черкесы, и без того нападавшие на аулы цлемен, искавших дружбы у русских, стали еще более преследовать этих, по их мнению, трусов и осквернителей черкесской свободы. Защита казаками своих союзников только усиливала вражду к последним остальных горских племен. В первый раз казаки обагрили черкесской кровью свое оружие в серьезной битве, именно, при защите своих союзников — бжедухов. В 1796 году князь Батыр-Гирей дал знать кошевому атаману Чепеге, что около 12 тысяч горцев, преимущественно из абадзехского племени, решили разорить аулы бжедухов и напасть на поселения казаков. Чепега послал 100 казаков с десятью старшинами и одним орудием в помощь Батыр-Гирею, собравшему все свои наличные силы. Главное начальство над бже-духами и казаками было поручено войсковому полковнику Еремееву, и 29 июня произошло первое крупное сражение между абадзехами, с одной стороны, казаками и бжедухами, с другой. Стычка вышла очень кровопролитной и окончилась не в пользу абадзехов, которые были разбиты союзниками наголову и потеряли до 1000 человек убитыми, около 2000 ранеными, 300 пленных и 800 лошадей. Сражение это, в котором участвовали казаки только в качестве союзников и притом в незначительном числе, послужило как бы сигналом для длинного ряда военных стычек и побоищ между горцами и казаками, прекратившихся только с окончательным покорением Западного Кавказа в 1864 году.

Семидесятилетняя борьба черноморцев с черкесами богата не столько крупными и грандиозными событиями, сколько поразительным упорством, стойкостью и взаимным ожесточением, принесшим много зла, разорения и горя обеим сторонам. Это была чисто народная, партизанская война с обеих сторон, война, почти не прерывавшаяся и ни разу не доходившая до столкновения в одной общей битве не только всех наличных, но даже большей части сил у противников. А между тем не было казака или горца, которые не участвовали бы в этой борьбе, потому что каждый, способный владеть оружием, одинаково и у казаков, и у горцев обязан был воевать. Военные силы у противных сторон дробились на части, чаще мелкие, чем сколько-нибудь значительные, и, наряду с мало-мальски выдающимися стычками этих частей, война то и дело переходила в поединки. Кровь лилась каплями, жертвы приносились втихомолку, противники часто выступали друг про*тив друга в одиночку, не обнаруживалось сразу слишком много огня и дыма, не доходило дело до грандиозных и потрясающих сражений, когда война в один раз поглощала тысячи жертв; но и мелочей было так много, что капли пролитой крови могли бы обратиться в ручьи, из одиночных жертв образовались бы громаднейшие братские могилы и мелкий ружейный огонь превратился бы в величественное молниеносное зарево, если бы история свела все эти ужасные мелочи к одному, двум или нескольким даже эпизодам. И сколько геройства, мужества и самоотвержения было выказано при этом с обеих сторон! Мы привыкли черпать примеры высоких военно-гражданских качеств из древней истории, у римлян и греков, и с непростительным невниманием относимся к героям нашей родины, жертвовавшим собою ради этой последней втихомолку, без расчета на эффект и, быть может, без всякого помысла о военной славе. Была ночь. Три казака сидели «в залоге» за Кубанью, на неприятельской стороне. Вдруг они заметили, что по направлению к Кубани движется целое полчище горцев. Казалось, ничего не стоило бы казакам забраться куда-нибудь в укромное местечко и обождать, пока горцы переберутся чрез Кубань, а затем, давай Бог ноги, убежать за крепкие стены кордона. Но тогда черкесы пробрались бы беспрепятственно чрез границу и принесли бы много зла и горя казачьему населению — могли бы сжечь застигнутую врасплох станицу, увести в плен женщин, переколоть безжалостно детей и стариков, угнать казачий скот... И вот трое односу-мов, не задумываясь, вступают в борьбу с целым отрядом. Раздаются три казачьи выстрела, вырвавшие трех неприятелей из толпы... Момент молчания — и за ним гик и крики этой мгновенно ожесточившейся толпы. Пока толпа нагрянула «на залогу», казаки успели нанести рй еще один такой урон, но не прошло и минуты, как сами они в свою очередь «были посечены, выражаясь излюбленным казачьим выражением, на капусту». Тревога была услышана; казаки с разных сторон двинулись к месту выстрелов; завязалась борьба —досталось казакам и еще более досталось черкесам; жертв оказалось достаточно с обеих сторон, но набег горцев был отражен, станичане и хуторяне с их семьями и имуществом были спасены; многие участвовавшие «в деле» казаки отличились, получили чины и ордена... а что же три первых виновника всего «этого дела»? Они только увеличили общую груду казачьих жертв за родину, их приняла мать сыра земля, может быть, даже не родная, но об них забыли упомянуть даже в приказе... И тем не менее, чем подвиг этих неизвестных, безыменных героев уступал подвигам Горация Коклеса или Муция Сцеволы (легендарные римские герои. — Прим. ред.)! Такие «случаи» беззаветного служения родине были нередки между казаками, хотя, быть может, попадут только очень немногие из них на страницы казачьей, мало исследованной и мало затронутой пока, истории. В декабре 1832 года черкесская партия в несколько сот человек перебралась чрез Кубань и намеревалась сделать нападение на Полтавский курень. Казаки, однако, зорко сторожили границу. Сжегши несколько пикетов, шапсуги бросились на пикет, названный впоследствии Суровским. Но находившиеся здесь 13 казаков под командой урядника Сура порешили постоять за себя и родину.^На предложение сдаться они отвечали ружейными выстрелами. Шапсуги в свою очередь двух казаков убили и грех ранили. Это, однако, не изменило дела — казаки посылали пулю за пулей в трехсотую толпу, а когда черкесы, бросившись в атаку, пытались шашками рубить плетеные стенки пикета, чтобы проникнуть внутрь, казаки в упор поражали из ружей неприятеля. Казаки выдержали несколько таких натисков в продолжение двух часов, пока другая казачья команда при двух пушках не подоспела к ним на помощь и не разогнала шапсугов. «И этот Сур, — говорит И.Д. Попко, — мало того, что сам отбился, он спас еще курень, дав ему время приготовиться к обороне». А вот другой, еще более поразительный пример казачьего самоотвержения и храбрости. В 1810 году более 4000 горцев, подстрекаемых турецким пашей, жившим в Анапе, предприняли набег на Черноморию в районе Ольгинского поста и вблизи Ивановского и Стебли-евского куреней. Начальник Ольгинского кордона войсковой полковник Тиховский разослал гонцов с вестью о вторжении черкесов в разные стороны по линии; но горцы, занявши все сообщения между ближайшими кордонами и пикетами, не допустили казаков, за исключением одного, посланного к войсковому атаману исполнять это приказание. Часть неприятеля бросилась уже на Ивановский курень. Тиховс-кому, отрезанному неприятелем со всех сторон, предстояло одно — лечь вместе с казаками «костьми на поле битвы», чтобы защитить край. «Оставшемуся на (реке. — Прим, ред.) Кубани Тиховскому, — говорит г. Короленко, занимавшийся разборкой военных дел Черноморского войска, — ждать помощи было некогда и неоткуда; он это знал, но видел, что толпы черкесов, как волны моря, двигаются для разорения земли черноморцев, защищать которую он ставил себе священным долгом. Сначала Тиховский выслал с кордона сотню казаков при офицере, а потом решился действовать всеми бывшими у него силами. Присоединив к казакам успевшую пробиться из Ново-Екатериновского поста конную команду при полковом есауле Гаджанове и забрав из Ольгинска пеших казаков, он, с одной трехфунтовой пушкой, имел в своем распоряжении 200 человек. С этою-то горстью Тиховский двинулся на скопище в двадцать раз сильнейшее. Черкесы тотчас же атаковали Тиховского, который, отослав всех лошадей в кордон, выстроился в порядок пешим строем. Азиятцы подались назад; тогда Тиховский пустил в них три пушечных выстрела картечью, положивши целые ряды в густой толпе. Оторопевшие хищники стали подбирать своих убитых и раненых и поспешили выйти из-под картечных выстрелов, но в это самое время подоспели к ним на помощь бывшие на левой стороне (Кубани) пешие черкесы и вся масса вновь хлынула на Тиховского. Закипел ожесточенный бой между тысячами неприятелей и горстью казаков. Четыре часа бился Тиховский, поражал врага меткими ружейными и пушечными выстрелами, и брал уже верх над нестройными толпами, как друг грабившие Ивановское селение конные черкесы, услышав пушечные выстрелы, прискакали на место сражения. Дружно ударили все горцы на Тиховского, и притом в тот самый критический момент, когда были израсходованы артиллерийские снаряды; ружейных патронов оставалось тоже мало и в людях была уже убыль убитыми и ранеными. Сам Тиховский, истекая кровью, употреблял, при содействии сподвижника своего Гаджанова, последние усилия: он ударил на неприятеля в ратища (копья — Прим. ред.), но черкесы выдержали отчаянный напор казаков и приняли их в шашки. Тогда Тиховский, окруженный со всех сторон, весь израненный, собрав остатки своей команды, с отчаянием бросился напролом, но, разрубленный горцами на части, пал со славой на поле чести. С ним погибли и остатки храброй дружины его. Наступившая ночь осенила мрачным своим покровом разбросанные по полю тела черноморских казаков»6... Немногие из двухсот казаков, участвовавших в этом побоище, спаслись, да и из них часть сильно израненненых тогда же умерла; но зато было спасено ценой этой кроваво-обильной казачьей жертвы население двух куреней! «С тех пор, — говорит Коро*ленко, — прошло более полувека (а теперь более 3/4 века); затихла гроза войны на берегах Кубани; заросло травою поле, облитое казацкой кровью, усеянное костьми казаков, и только скромный памятник, поставленный усердием признатель*ных черноморцев, указывает могилу падшего с товарищами за царя и родину героя Тиховского!» Да, черноморцы не привыкли к пышным памятникам, но умели умирать героями за родину...

Подобными случайностями была полна военная жизнь черноморских казаков. Несмотря на свои военные преимущества, казаку приходилось чаще защищать свой край, чем нападать и опустошать неприятельский. Русское правительство очень долго предпочитало такое положение войска наступательной борьбе с горцами частью из желания подкупить, так сказать, этих последних, а частью в видах сохранения добрых отношений с Турцией, которая могла считать репрес*сивные меры казачества нарушением существовавших трактатов. С своей стороны Турция также обязана была сдерживать воинственные порывы черкесских племен, не допускать их до открытой вражды и нападений на казачьи поселения. С этой целью в турецкой крепости Анапе имел постоянное местопребывание нарочито назначенный паша. Действительность, однако, свидетельствовала о полном бессилии турецкой власти в деле обуздания воинственных горцев. Набеги черкесов мелкими партиями на Черноморию продолжались почти беспрерывно. Черкесы уводили казачий скот и брали население в плен. А турецкий паша в это время или бездействовал по беспечности, или же, несмотря на все свое желание, не мог ничего сделать. Черкесы не хотели его слушаться, отказывались возвращать по его приказанию казакам заг*рабленный скот и пленников; когда же паша грозил им военными мерами, то они смело отвечали, что черкесы — вольный народ, не признающий никакой власти — ни русской, ни турецкой, и будут с оружием в руках защищать свою свободу от всякого посягательства на нее со стороны турецкого чиновника. Дело доходило даже до того, что казаки должны были защищать турецких чиновников от подчиненных турецкому же правительству подданных. При таких обстоятельствах турецкий паша сводил свою верховную над горцами власть к тому, что в одних случаях предупреждал казаков о готовившихся на них набегах горцев, а в других просил казачье начальство разделаться с черкесами по своему усмотрению с помощью военной силы. Но чуть менялись обстоятельства — становились натянутыми отношения между Россией и Турцией, занимал место анапского паши недоброжелатель русских и т.п.; как тот же паша, обязанный удерживать черкесов от набегов, подстрекал втайне черкесские племена к враждебным действиям против казаков. Как ни долготерпеливо, поэтому, было в этом отношении русское правительство и казаки, а в конце концов приходилось держаться с горцами их же политики — за набег платить набегом и за разорение разорением. Наряжались военные экспедиции, казаки переходили на земли горцев, разоряли аулы, жгли хлеб и сено, уводили скот, брали в плен население, одним словом, в свою очередь повторяли то же самое, что делали черкесы на казачьих землях. Возгорались военные действия в духе того времени. Казаки, превосходившие черкес если не численностью, то военной организацией, и располагавшие страшным врагом горца — орудиями, почти всегда выходили полными победителями. Особенно часты и опустошительны были походы казаков в горы под командой войсковых атаманов Бурсака, Бескровного, Заводовского и генералов Донского войска Власова и Черноморского Бабича. Каждый такой поход на время отнимал у горцев охоту к набегам, но, само собой разумеется, не умерял вражды черкесов против казаков, а лишь усиливал. К чести казаков и их начальства нужно прибавить, что, действуя самостоятельно, они всегда относились к своим врагам снисходительнее, чем выполняя в этом отношении волю стороннего для них начальства вместе с регулярными войсками. В свое время командующий кавказскими войсками Ермолов, основываясь на донесении генерала Власова о положении Червоморского войска и не принявши во внимание ни условий существования войска, ни особенностей во внутреннем строе и отношениях черноморцев, ни характера их военной защиты границ, ни приемов казачьей борьбы, громил в приказе на имя войскового атамана Матвеева черноморцев как «сброд людей, похищавших именование военных», и требовал большего проявления воинственности по отношению к горцам. По воле Ермолова войско было подчинено в военном отношении генералу Власову. Начались жестокие расправы с горцами по распоряжению этого последнего, наказавшего первоначально черкесов на казачьих землях в так называемой «калауской битве», погубившей цвет черкесской молодежи и героев. Но что же в конце концов оказалось? Расправа эта далеко перешла границы обычной казачьей сдержанности и потребовала вмешательства в дело императора Николая Павловича. Уволив генерала Власова от начальствования над военными силами черноморцев, император Николай дал в рескрипте на имя Ермолова следующую характеристику заключительных военных действий Власова против горцев: «ясно видно, — говорится в этом рескрипте, — что не только одно лишь презрительное желание приобресть для себя и подчиненных знаки военных отличий легкими трудами при разорении жилищ несчастных жертв, но непростительное тщеславие и постыднейшие виды корысти служили им основанием», Теперь, когда старые участники в войне черноморцев с горцами давно уже сошли со сцены в могилу и история вступила в свои права, можно положительно констатировать тот прискорбный факт, что жестокие расправы с горцами не раз были лишь предлогом для многих из этих чиновных участников к получению военных знаков отличия и чинов. Крайностями порождались крайности. Наказания провинившихся против войска горцев часто касались не только действительных виновников, но и мнимых или просто неповинных. То, что не входило в расчеты казаков, частью приходилось им выполнять по приказанию, а частью поддерживалось постыдным позволением брать с горцев военную добычу, добывать "баранту"» (угонять скот. — Прим. ред.)...



Таким образом, военная служба черноморских казаков в пределах родины слагалась из двоякого рода действий: защиты границы или отражения врагов, с одной стороны, и военных реквизиций или «походов», с другой. Правдивая история выгодно в этом отношении оттеняет поступки казаков: казак всегда предпочитал деятельную охрану военным кровавым столкновениям, чаще не допускал до этого горцев, чем переходил сам в наступление, и вообще ценил худой мир выше доброй войны. Даже в своих укреплениях по линии, под напором постоянных тревог, возбуждавшихся горцами, черноморец умел обставить себя мирными занятиями: здесь он плел свои классические «сапеты» (кошели) для хлеба, приготовлял вилы, грабли, оси, «возы» и «повозки», запасался лесными материалами для домашнего обихода, и каждый раз, когда казачка приезжала к мужу «на кордон», все это добро направлялось с нею домой. Отвлечение рабочих рук от казачьего хозяйства таким образом отчасти ослаблялось этими занятиями казака на линии. Правда, все это часто ставилось в вину казакам слишком рьяными поклонниками войны ради войны, против казаков раздавались грозные обвинения вроде ер-моловского, — но, при всей несправедливости этих обвинений, военные качества казака сами собою, без приказаний, ярко обнаруживались, раз являлась в том нужда: казак был неутомим в походе, стоек и храбр в сражениях, находчив и остроумен в средствах борьбы. Короче сказать, беда заключалась в том, что наряду с выдающимися качествами казака как образцового воина, всегда проглядывали не менее высокие качества казака как человека, и эти именно общечеловеческие достоинства ставились ему в вину. Но история, несомненно, даст свой справедливый приговор на этот счет, поставивши казаку в заслугу то, что раньше ставилось ему в вину.



Черноморские казаки вынесли, однако, на своих много*страдальных плечах не одну только борьбу с черкесами. Каждый раз, когда возникали крупные отечественные войны, черноморцы были непременными участниками в них. Так, уже в 1794 году, в самый разгар устроения казаков на новом местожительстве, два казачьих полка под командою кошевого атамана Чепеги участвовали в войне России с Польшей. Чрез два года, в начале 1796 года, также два полка черноморцев под начальством войскового судьи Головатого отправлены были против персиян, причем граф Зубов требовал, «чтобы казаки были снаряжены в поход самые отличные в пехотном строе, и с таким выбором, чтобы они могли служить с пользою на лодках и при надобности на лошадях», т.е. от одних и тех же казаков заранее требовалось три специальные вида службы — пехотная, морская и кавалерийская. Еще 10 лет спустя, во время войны России с Турцией, одна часть черноморцев была размещена в Крыму, а другая принимала участие в военных действиях под Измаилом, Рущуком, Селистрией, Браиловым и пр. В 1812 году черноморские казаки несли все тягости отечественной войны с французами и неоднократно выходили победителями из отдельных стычек с неприятелями. Во время войны с Персией в 1826 и 1827 годах на место военных действий было командировано из Черноморского войска два конных полка, один пеший и особая пятисотенная команда. В возникшую затем войну с Турцией черноморцы действовали на восточном берегу Черного моря и участвовали во взятии турецкой крепости Анапы русскими войсками в 1828 году. Наконец, в 1855 году Черноморское войско должно было выдержать особенно сильное напряжение своих военных сил: охраняя край от черкесских набегов, казаки в то же время были защитниками Азовского побережья от союзного флота и выставили часть войск в число защитников Севастополя. И во всех этих действиях, начиная с 1794 года и оканчивая 1855, черноморские казаки выказали себя стой*кими, храбрыми и умелыми воинами. В войсковом арсенале в г. Екатеринодаре и доныне хранится целая серия военных регалий, пожалованных различным казачьим полкам Черно*морского и Кавказского линейного войск Екатериной Второй, Павлом, Александром I, Николаем и Александром II за отличия во время всех вышеупомянутых войн. Регалии эти — красноречивые свидетели образцовой военной службы тех самых казаков, которые в то же время усердно стремились насадить гражданственность и культуру на родине...

Как доставались казакам эти знаки военных отличий — прекрасной иллюстрацией к этому могут служить подвиги пластунов в Севастополе во время войны 1855 года.

При защите Севастополя участвовали собственно два пла*стунских батальона — второй под командой полковника Го*ловинского и восьмой под командой полковника Беднягина; здесь на долю пластунов выпала самая трудная аванпостная служба (на сторожевых постах. — Прим. ред.), которую казаки выполняли с редким самоотвержением и искусством, очень характерным именно для пластунского строя и приемов.

[Lian]

Борьба с горцами и характерные ее эпизоды. Часть 8

Скрытый текст:

10 сентября 1854 года пластуны прибыли в Севастополь, уже действовали при фланговом движении наших войск к Бахчисараю для занятия позиций по р. Каче, а 13 октября часть их участвовала в сражении при взятии четырех неприя*тельских редутов близ Балаклавы. Это было первое крупное сражение, в котором пластуны резко выделились из рядов русских войск по своим боевым приемам и обратили на себя всеобщее внимание. Меткие и рассчитанные выстрелы их, лучших по тому времени, нарезных штуцеров (русская пехо*та того времени была вооружена в основном гладкоствольными ружьями. — Прим. ред.) расстраивали и осаживали не приятельских стрелков. Пластуны, как стрелки и застрельщики, не нашли равных себе противников. Тут же они
выказали и свою кавказскую сноровку при столкновении с кавалерией. В то время как 120 пластунов, двигаясь против одной из батарей в качестве застрельщиков впереди цепи Владимирского пехотного полка, рассыпались в лощине, покрытой мелким кустарником, — на них был двинут полуэскад*
рон лучшей французской кавалерии. Французы с обнаженными саблями поскакали против пластунов в карьер, ожидая, вероятно, встретить обычный прием в виде каре; но пластуны, согласно своим кавказским приемам, не стали строиться в кучки и приняли неприятеля врассыпную; присевши на одно колено, каждый из пластунов выстрелом с колена положил наскакавшего на него всадника; оставшиеся в живых французы, не сдержавши лошадей, пронеслись в промежутках между пластунами, окончательно расстроились и растерялись; немногим из них удалось ускакать назад. Тогда бросился на пластунов другой полуэскадрон, но и его постигла та же участь; французы были частью истреблены, а частью взяты в плен. И при этом оказалось, что в оба раза пластуны не потеряли ни одного убитого; немногие из них были только слегка ранены. Так помогла им их кавказская военная сноровка, выработанная в борьбе с черкесами.

Но настоящее поле деятельности черноморских пластунов было под стенами Севастополя. Так как при осаде Севастопо*ля боролись две многочисленные армии на очень близком расстоянии одна от другой, то передовая аванпостная служба здесь была самой тяжелой и опасной. С каждым днем неприятельские траншеи подвигались все ближе и ближе к городу, возводились новые батареи, велись мины (т.е. закладывались пороховые заряды под укрепления. — Прим. ред.), — и за всем этим приходилось следить пластунам там, где это входило в линию их расположения. Чтобы воспрепятствовать неприятелю в работах, из Севастополя на спорные пункты высылались русские войска, выходившие вперед нашей артиллерийской линии, а впереди этих войск, в свою очередь, действовали пластуны. Таким образом, пластунская служба была здесь, так сказать, передовой даже в передовых отрядах. Этого мало. Вы*сылавшиеся на передовые позиции войска переменялись и обновлялись, а пластуны бессменно находились на позициях и служили постоянным авангардом для сменявшихся войск. «По мере того, — говорит генерал Попко, — как осаждающие подвигались ближе и ближе к Севастополю, как боевое поле между воюющими сокращалось, передовая служба пластунов становилась все труднее. Они устраивали свои ложементы (стрелковые окопы. — Прим. ред.) менее, чем на половину ружейного выстрела от неприятельских стрелковых закрытий и батарей, так что смена, засевшая в ложементы ночью, не могла выйти из них до следующей ночи, а иначе была бы мгновенно перебита. Даже и под покровом ночи смены достигали ложементов не иначе, как ползком. Зато и пластуны держали в том же безвыходном положении неприятельских стрелков. Особенно же навыкли они метить в амбразуры, лучше сказать, во всякие отверстия неприятельских батарей, и убивать артиллеристов, чем значительно облегчали трудное положение наших батарей, засыпаемым сильнейшим, подавляющим огнем неприятельской артиллерии огромных калибров. В это тяжкое время бившимся на позиции казакам приходилось по целым суткам довольствоваться каким-нибудь сухарем и нередко терпеть жажду; приходилось с вечера обмокнуть, к утру обмерзнуть и не скоро дождаться очереди обогреться и осушиться. Боевые потери в людях происходили ежедневно; стихийные влияния и лишения бивака (лагеря. — Прим. ред.) брали свои жертвы. К концу зимы 1855 года число людей в обеих батальонах сократилось настолько, что они не могли уже составить и одного полного батальона. Но нравственное настроение было сильное, боевой дух рос, что доказывалось такими испытаниями, как, например, следующее. В ночь на 5 апреля 1855 г. впереди четвертого бастиона пластуны по обыкновению занимали передовые ложементы, а за ними, во второй линии резервных ложементов, была расположена рота Екатеринбургского пехотного полка. Неприятель вел под четвертый бастион мину, но, дойдя с ней только до первой линии наших ложементов, решился взорвать ее, потому что заметил с нашей стороны контрмину. Взрыв последовал в сказанную выше ночь и был так силен, что все пространство впереди четвертого бастиона и самый этот бастион содрогнулись несколько раз, как бы от ударов самого жестокого землетрясения. Взлетевшими на воздух глыбами земли и камнями обдало все ложементы, а особенно досталось ближайшему к взрыву, крайнему ложементу пластунской линии. В то же мгновение осаждающие распорядились по всем ближайшим своим линиям открыть сильнейший ружейный и артиллерийский огонь, причем пущены были в ход и боевые ракеты. Казалось, неприятель хотел соединить все ужасы пиротехники в одну внезапную картину, чтобы окончательно ошеломить четвертый бастион. Роте, бывшей в резервных ложементах, представились все признаки наступающего штурма, и она отступила на бастион, где, вследствие этого, забили тревогу и стали готовиться к отбитию приступа. Не видя, однако, пластунов, и не получая от них известия, обеспокоились насчет их участи. Хорунжий Макар Шульга (произведенный из пластунов) решился добраться до их ложементов, несмотря на метель штуцерных пуль. Возвратясь, он донес, что в пяти ложементах пластуны на своих местах и шибко ведут пере*стрелку, а крайнего, шестого ложемента, возле которого пос*ледовал взрыв, он не мог заприметить и полагает, что его со*всем засыпало землей от взрыва. Вторично сделанное дозна*ние показало, что и в крайнем ложементе люди целы; что после взрыва их действительно присыпало было землею и надало им работы расчищать свое закрытие пригоршнями и шапкцми, но как только они немного оправились и приметили, что неприятельские стрелки бросились занимать воронку, то начали выбивать их оттуда усиленным огнем и до сих пор еще не допустили ни одного смельчака прочно там усесться; но что у них патроны уже на исходе. Тогда послали к трем молодцам, так хорошо распоряжавшимся в своем потрясенном и засыпанном закрытии, подкрепление из четырех пластунов и патроны; исход был тот, что неприятельские стрелки, несмотря на все их усилия, не были допущены занять воронку и оставили в ней кучу своих убитых»7.

Держась обыкновенно впереди батарей на самых крайних позициях и ложементах, участвуя в секретах, дозорах и разведках по осадным работам союзников, пластуны возвращались на бастионы лишь для кратковременных передышек; здесь же они находили иногда горячую пищу, которая готовилась в городе и приносилась отсюда на бастионы. Целые ночи дежурили затем казаки на самых опасных передовых пунктах, зорко следя за всем, что происходило на передовых позициях неприятеля. По слуху, припавши ухом к земле, они определяли вновь начинавшиеся работы и направление, в каком они велись; а если слуха оказывалось недостаточно, то ухитрялись под покровом ночи пробираться к самому месту работ, наблюдали, как неприятель землю копал, куда он выносил ее, как устанав*ливал пушки и пр. Таким образом, ни одна батарея не устраи*валась у союзников, ни одна траншея не была у них выкопана, ни одно поступательное движение в этом отношении не укрывалось от бдительных пластунов. Ползая на разведки, пластуны, не стесняясь, захватывали с собой все, что плохо лежало у неприятеля. Однажды они взяли в плен передовой неприятельский пост как раз в то время, когда неприятели сидели за горячим супом; пластуны при этом захватили не только весь пост в полном составе, но и два котла супу и потом дома «чужими пирогами своих родителей поминали», т.е. угощали пленников их же собственным супом. Когда в первое время осады Севас*тополя передовые караулы и редуты союзников не позволяли видеть расположение неприятельских сил и судить о намерениях противников, то пластунам поручено было проникнуть в неприятельский стан. Мелкими партиями пробрались они незамеченными сквозь передовую цепь, затем так же удачно прошли вторую линию более усиленных уже караулов, наконец, обошли даже резервы с артиллерией, и, высмотревши хорошо расположение главных сил неприятеля, их складов, парков, бараков, пехоты, кавалерии и артиллерии, пробрались затем назад совершенно другими путями, потерявши только одного человека, но зато доставивши массу полезных сведений. Ког*да около того же времени явилась нужда в уничтожении сена, заготовленного севастопольцами, но попавшего в руки неприятеля, то пластуны, по предложению главнокомандующего, взялись сжечь эти запасы сена. В первую же благоприятную ночь, при благоприятном ветре, двадцать казаков под командой урядника Демьяненко переправились через речку Черную и устроили здесь засаду, пославши трех пластунов к сенному складу. Пробравшись ползком между неприятельскими караулами, посланные пластуны проникли внутрь склада и, зажегши таким образом изнутри село, поползли обратно и затем бросились бежать на глазах французов мимо засады. Французы в свою очередь пустились преследовать беглецов, но едва убегавшие минули засаду, как раздался отсюда дружный залп, ошеломивший французов. Пользуясь этим временным заме*шательством многочисленного неприятеля, пластуны вовремя успели без всяких потерь отступить, надевши на кусты свои шапки. Между тем, пока горело сено, в французском войске поднялась тревога, выдвинуты были вперед даже резервы идол-го затем раздавались ружейные выстрелы по висевшим на кустах шапкам, пока неприятели не разобрали, в чем было дело. Чтобы судить вообще о характере и особенностях аванпостной пластунской службы при обороне Севастополя, нелишне будет привести следующую сухую выдержку из послужного списка есаула Даниленко, приобревшего во время севастопольской войны громкую известность своими пластунскими действиями.

«Есаул Даниленко был командирован с 3 октября 1854 года к восьмому пешему батальону, находившемуся в городе Се*вастополе в действующей армии, где с 5 ноября поступил с командою пластунов в распоряжение начальника четвертого отделения оборонительной линии контр-адмирала Истомина; 24 ноября сделал вылазку с десятью пластунами на Сапун-гору, где захватил в плен вооруженных англичан шесть
человек; 14 декабря, за усилием команды пластунов 55 шту-церниками, поручен ему передовой пост против хутора Флот*ского № 42 экипажа и Георгиевского порохового погреба, для воспрепятствования неприятельским работам, которые действиями его команды остановлены, причем в разное время захвачено пластунами в плен англичан и французов четырнадцать человек; 17 декабря там же, при обходе с семнадцатью пластунами, встречена была ими неприятельская партия до ста человек зуавов (колониальные части французской армии, набиравшиеся в основном из туземцев. — Прим, ред.), намеревавшаяся захватить наш секрет, которая была им отбита; за отличную храбрость назначен ему 17 февраля 1855 года главнокомандующим южной армией орден св. Владимира 4 ст. с бантом, каковое назначение Высочайше утверждено; в ночь с 11 на 12 февраля 1855 г., при нападении французских войск на устраиваемый Волынский редут, он с командой пластунов открыл первое движение неприятеля, участвовал в отражении его и ранен в обе руки штыками; за отличие в сем деле Высочайшим приказом 28 мая 1855 года произведен в войсковые старшины, а от их Императорских Высочеств великих князей Николая Николаевича и Михаила Николаевича пожаловано ему сто рублей сереб.; с 7 марта 1855 года, поступив под начальство генерал-лейтенанта Хру-лева, он находился с командою пластунов 10 марта в деле с неприятелем при отбитии неприятельских траншей против Камчатского укрепления, и за отличие в сем деле назначена ему главнокомандующим армией золотая шашка с надписью "за храбрость", каковое назначение Высочайше утверждено; с 10 же марта находился он с командою пластунов и охотников на аванпостах впереди укреплений Малахова Кур*гана и Камчатского; за труды и отличия назначено ему глав*нокомандующим армией 150 руб. сер. из экстраординарной суммы, каковое назначение Высочайше утверждено и с тем вместе Всемилостивейше ему пожаловано еще 150 руб. из Государственного Казначейства; с 1 июля приказом генерал-лейтенанта Хрущева по левой половине оборонительной ли*нии он назначен траншей-майором, где с командою пласту*нов и охотников делал вылазки 6-го июля на Зеленую гору для срытия двух неприятельских ложементов; 21 июля про*тив штурмовой батареи, для уничтожения ближайших непри*ятельских транше и, причем захватил тридцать железных ро*гаток (заграждений. — Прим. ред.); 26 июля в стычке с непри*ятельским секретом взял в плен английского штаб-офицера и одного рядового; 17 августа в вылазке против батареи Про*кофьева разорил неприятельскую траншею и забрал шанцо-вый инструмент; 19 августа сделал вылазку против батареи Жерве; 22 августа имел аванпостную стычку пред третьим отделением оборонительной линии; за отличие назначен ему главнокомандующим орден св. Анны 2-й ст. с мечами, како*вое назначение Высочайше утверждено. Во время усиленной бомбардировки, начавшейся с 4-го августа, он постоянно был с командой в назначенном месте и 27-го того же месяца участвовал в отражении штурма от третьего бастиона, а при отступлении от оного войск контужен от разрыва бомбы осколком в правое плечо и камнем в живот; по особому засвидетельствованию начальника 3-го, 4-го и 5-го отделений оборонительной линии города Севастополя генерал-лейтенанта Хрулева, во всех случаях он отличался мужеством, распорядительностью и самоотвержением».

Нужно заметить, что в этот краткий перечень одиннадца*тимесячной службы пластунского офицера вошли далеко не все деяния и случаи, выпадавшие на долю пластунов под Се*вастополем.

Здесь каждый шаг пластуна сопровождался такого рода мелочами, не укладывавшимися обыкновенно в рамки по*служных списков, и заурядностями, от которых так и веют присутствие духа, находчивость и самоотвержение. Однаж*ды, в последних числах ноября 1854 года, командир 2-го пластунского батальона Головинский шел в сопровождении казака станицы Екатеринодарской Степана Назаренко по бас*тионной траншее в город. Заметивши полет бомбы, Головин*ский мгновенно остановился и нагнулся, прислонившись к траншейной стенке; то же, по приказанию командира, сделал и шедший сзади его Назаренко. Бомба упала на откос тран*шеи, рядом с Назаренко, и скатилась ему на спину, не разор*вавшись, так как фитиль ее еще не догорел. «Она уже на меня взлезла, ваше высокоблагородие», — раздался вдруг за спиной Головинского голос его ординарца с таким спокойным и невозмутимым тоном, которым он как бы спрашивал своего i шчальника, что же прикажет последний дальше делать с бомбой. Головинский, по его словам, почувствовал, что у него дыхание захватило, и он едва мог проговорить: «Не шевелись». Казак в точности исполнил это приказание командира, не изменил своего положения, не шевелился, не дрогнул пред лежавшей на спине смертью, — а бомба, как бы желая отли-чить пластунское мужество и присутствие духа, пошевелившись, свалилась со спины на землю и не разорвалась, так как попала фителем в лужу. Назаренко считался самым заурядным, ничем не выдававшимся из ряда других пластунов. [Еще более поразительный случай был с другим пластуном — урядником 8-го батальона станицы Пашковской Самсоном Полянским. На одной из ночных вылазок против неприятеля Полянский был ранен штыком в живот и взят французами в плен. Рана в живот производит обыкновенно самые ужасные страдания; при ней не бывает кровотечения и снаружи рана гак сильно засасывается, что ее трудно бывает заметить, но што живот вздувается и при малейшем движении раненый испытывает сильнейшие боли. Несмотря, однако, на такой характер раны, Полянский не захотел идти в госпиталь, да еще «в неприятельский»; он даже не подал вида французам, что ранен и, скрывая это, переносил жестокие страдания без стона и малейшего обнаружения боли, принуждал себя стоять или ходить в такие минуты, когда даже лежать смирно было не по силам. По словам Полянского, он залепливал обыкновенно свою рану мякишем хлеба на счет своего дневного пропитания, стягивал живот башлыком и настолько вообще оправился при этом своеобразном лечении, что впоследствии отбыл шестимесячные крепостные работы в Тулоне. Это уж был героизм не минуты, хотя, разумеется, и не без ложного представления о человечности неприятеля (т.е. пластун мог опасаться, что французы добьют раненого. — Прим. ред.), а может быть, и в силу малорусского пластунского упорства: «не хочу вашей помощи».

Таким образом, и под Севастополем служебная деятельность пластунов отличалась тем же партизанским характером, какой она носила на родной Кубани, в борьбе с черкесскими племенами. Но здесь, в виду сильных и хорошо вооруженных союзников (воевавших против России. — Прим. ред.), плас*тунская служба была несравненно сложнее и многотруднее, чем на родине; здесь пластуну приходилось проделывать под выстрелами неприятеля и часто буквально-таки под самыми дулами неприятельских пушек и ружей все то, что привык он делать на разведках в черкесских землях при более благоприятных, хорошо знакомых и привычных условиях, И пластун стойко и исправно нес свою службу, выполняя наиболее рискованные планы и поручения начальства и с одинаковым мужеством и искусством сражаясь как в одиночку, так и в колоннах, сплошною массою. Вот еще два весьма характерные случая пластунской службы под Севастополем.

Четвертый бастион, на котором служили пластуны, дальше других укреплений выдавался в черту неприятельской осад*ной позиции и поэтому нес больше потерь, чем другие укрепления. Особенно сильно вредила ему неприятельская мортирная (мортиры — орудия, ведущие навесной огонь, предшественники минометов. — Прим. ред.) батарея, устроенная в земле на расстоянии всего на штуцерный выстрел от батальона. 28 ноября, когда было заключено на несколько часов перемирие между воюющими сторонами для уборки убитых тел, главнокомандующий князь Меньшиков и начальник Севастопольского гарнизона граф Сакен прибыли на четвертый бастион. Возник вопрос о причинах больших потерь на четвертом бастионе. Вице-адмирал Новосельский указал на подземную неприятельскую батарею. Началось общее обсуждение способов, с помощью которых можно было бы уничтожить батарею, но ничего подходящего не было найдено. Тогда присутствовавший при этом совещании начальник пластунов Головинский заметил, что просто надо пойти и взять батарею. «А сумеете ли вы это сделать с вашими казаками?» — спросил его граф Сакен. Головинский ответил утвердительно. Вечером того же дня составился отряд охотников из 390 казаков, 50 моряков и около 100 человек солдат. В полночь пластуны, по приказанию Головинского, поползли по направлению к неприятельским траншеям и высмотрели расположение караулов. При глу*бокой тишине и со всевозможными предосторожностями они повели отряд в обход неприятельских караулов. Когда охотники подошли к траншее, то, после дружного залпа по неприятельской цепи, бросились в траншею, а затем и в батарею. Пока поднялась тревога по ближайшим неприятельским линиям, были заклепаны три больших медных мортиры. Заметивши это, урядник-пластун Иван Герасименко, силач, имевший более аршина в плечах, сказал: «Жаль, братцы, так добро портить, возьмем лучше себе», и, поднявши одну из трех незаклепанных еще мортир, выбросил ее на верх траншеи. Его примеру последовали и другие. Таким образом, охотники, отступая на бастион, захватили с собою три мортиры; кроме того, были взяты 14 пленных и в числе их один полковник и один поручик, а также ружья, одежда, ранцы и пр. Отряд быстро отступил на бастион, выдержавши ужасный ружейный огонь уже у рва четвертого бастиона. Казаки потеряли 8 человек убитыми и 5 ранеными; из первых три пластуна были убиты в первой свалке в траншее и там остались. На другой день казаки, однако, заметили из ближайшего к неприятелям ложемента проделку со стороны своих цивилизованных противников, глубоко возмутившую пластунов. К траншейной стенке был приставлен спиной убитый накануне в свалке пластун Ерофей Кобец с таким расчетом, что казаки, стреляя по траншее, по необходимости должны были расстреливать своего убитого товарища. Между тем и вызволить убитого не было никакой возможности, так как пули сыпались градом из неприятельской траншеи. Тогда пластуны дождались ночи и, привязавши молодому пластуну Порфирию Семаку к поясу длинную веревку, велели ему ползти к неприятельской траншее и привязать ее к ногам убитого товарища; вслед за Семаком был послан другой пластун, на обязанности которого лежало подтаскивать веревку и заменить Семака в случае, если бы этот последний был убит. К счастью, Семак благополучно избежал неприятельских выстрелов и буквально-таки под дулами неприятельских штуцеров привязал к ногам покойника веревку. Далеко за полночь воз*вратились обратно оба посланных пластуна; затем осторожно, хотя и не без запинок, был притянут убитый и выставленный на позор сотоварищ к казачьему ложементу.

[Lian]

Борьба с горцами и характерные ее эпизоды. Часть 9

Скрытый текст:

Черноморские казаки вынесли, однако, на своих много*страдальных плечах не одну только борьбу с черкесами. Каждый раз, когда возникали крупные отечественные войны, черноморцы были непременными участниками в них. Так, уже в 1794 году, в самый разгар устроения казаков на новом местожительстве, два казачьих полка под командою кошевого атамана Чепеги участвовали в войне России с Польшей. Чрез два года, в начале 1796 года, также два полка черноморцев под начальством войскового судьи Головатого отправлены были против персиян, причем граф Зубов требовал, «чтобы казаки были снаряжены в поход самые отличные в пехотном строе, и с таким выбором, чтобы они могли служить с пользою на лодках и при надобности на лошадях», т.е. от одних и тех же казаков заранее требовалось три специальные вида службы — пехотная, морская и кавалерийская. Еще 10 лет спустя, во время войны России с Турцией, одна часть черноморцев была размещена в Крыму, а другая принимала участие в военных действиях под Измаилом, Рущуком, Селистрией, Браиловым и пр. В 1812 году черноморские казаки несли все тягости отечественной войны с французами и неоднократно выходили победителями из отдельных стычек с неприятелями. Во время войны с Персией в 1826 и 1827 годах на место военных действий было командировано из Черноморского войска два конных полка, один пеший и особая пятисотенная команда. В возникшую затем войну с Турцией черноморцы действовали на восточном берегу Черного моря и участвовали во взятии турецкой крепости Анапы русскими войсками в 1828 году. Наконец, в 1855 году Черноморское войско должно было выдержать особенно сильное напряжение своих военных сил: охраняя край от черкесских набегов, казаки в то же время были защитниками Азовского побережья от союзного флота и выставили часть войск в число защитников Севастополя. И во всех этих действиях, начиная с 1794 года и оканчивая 1855, черноморские казаки выказали себя стой*кими, храбрыми и умелыми воинами. В войсковом арсенале в г. Екатеринодаре и доныне хранится целая серия военных регалий, пожалованных различным казачьим полкам Черно*морского и Кавказского линейного войск Екатериной Второй, Павлом, Александром I, Николаем и Александром II за отличия во время всех вышеупомянутых войн. Регалии эти — красноречивые свидетели образцовой военной службы тех самых казаков, которые в то же время усердно стремились насадить гражданственность и культуру на родине...

Как доставались казакам эти знаки военных отличий — прекрасной иллюстрацией к этому могут служить подвиги пластунов в Севастополе во время войны 1855 года.

При защите Севастополя участвовали собственно два пла*стунских батальона — второй под командой полковника Го*ловинского и восьмой под командой полковника Беднягина; здесь на долю пластунов выпала самая трудная аванпостная служба (на сторожевых постах. — Прим. ред.), которую казаки выполняли с редким самоотвержением и искусством, очень характерным именно для пластунского строя и приемов.

10 сентября 1854 года пластуны прибыли в Севастополь, уже действовали при фланговом движении наших войск к Бахчисараю для занятия позиций по р. Каче, а 13 октября часть их участвовала в сражении при взятии четырех неприя*тельских редутов близ Балаклавы. Это было первое крупное сражение, в котором пластуны резко выделились из рядов русских войск по своим боевым приемам и обратили на себя всеобщее внимание. Меткие и рассчитанные выстрелы их, лучших по тому времени, нарезных штуцеров (русская пехо*та того времени была вооружена в основном гладкоствольными ружьями. — Прим. ред.) расстраивали и осаживали не приятельских стрелков. Пластуны, как стрелки и застрельщики, не нашли равных себе противников. Тут же они
выказали и свою кавказскую сноровку при столкновении с кавалерией. В то время как 120 пластунов, двигаясь против одной из батарей в качестве застрельщиков впереди цепи Владимирского пехотного полка, рассыпались в лощине, покрытой мелким кустарником, — на них был двинут полуэскад*
рон лучшей французской кавалерии. Французы с обнаженными саблями поскакали против пластунов в карьер, ожидая, вероятно, встретить обычный прием в виде каре; но пластуны, согласно своим кавказским приемам, не стали строиться в кучки и приняли неприятеля врассыпную; присевши на одно колено, каждый из пластунов выстрелом с колена положил наскакавшего на него всадника; оставшиеся в живых французы, не сдержавши лошадей, пронеслись в промежутках между пластунами, окончательно расстроились и растерялись; немногим из них удалось ускакать назад. Тогда бросился на пластунов другой полуэскадрон, но и его постигла та же участь; французы были частью истреблены, а частью взяты в плен. И при этом оказалось, что в оба раза пластуны не потеряли ни одного убитого; немногие из них были только слегка ранены. Так помогла им их кавказская военная сноровка, выработанная в борьбе с черкесами.

Но настоящее поле деятельности черноморских пластунов было под стенами Севастополя. Так как при осаде Севастопо*ля боролись две многочисленные армии на очень близком расстоянии одна от другой, то передовая аванпостная служба здесь была самой тяжелой и опасной. С каждым днем неприятельские траншеи подвигались все ближе и ближе к городу, возводились новые батареи, велись мины (т.е. закладывались пороховые заряды под укрепления. — Прим. ред.), — и за всем этим приходилось следить пластунам там, где это входило в линию их расположения. Чтобы воспрепятствовать неприятелю в работах, из Севастополя на спорные пункты высылались русские войска, выходившие вперед нашей артиллерийской линии, а впереди этих войск, в свою очередь, действовали пластуны. Таким образом, пластунская служба была здесь, так сказать, передовой даже в передовых отрядах. Этого мало. Вы*сылавшиеся на передовые позиции войска переменялись и обновлялись, а пластуны бессменно находились на позициях и служили постоянным авангардом для сменявшихся войск. «По мере того, — говорит генерал Попко, — как осаждающие подвигались ближе и ближе к Севастополю, как боевое поле между воюющими сокращалось, передовая служба пластунов становилась все труднее. Они устраивали свои ложементы (стрелковые окопы. — Прим. ред.) менее, чем на половину ружейного выстрела от неприятельских стрелковых закрытий и батарей, так что смена, засевшая в ложементы ночью, не могла выйти из них до следующей ночи, а иначе была бы мгновенно перебита. Даже и под покровом ночи смены достигали ложементов не иначе, как ползком. Зато и пластуны держали в том же безвыходном положении неприятельских стрелков. Особенно же навыкли они метить в амбразуры, лучше сказать, во всякие отверстия неприятельских батарей, и убивать артиллеристов, чем значительно облегчали трудное положение наших батарей, засыпаемым сильнейшим, подавляющим огнем неприятельской артиллерии огромных калибров. В это тяжкое время бившимся на позиции казакам приходилось по целым суткам довольствоваться каким-нибудь сухарем и нередко терпеть жажду; приходилось с вечера обмокнуть, к утру обмерзнуть и не скоро дождаться очереди обогреться и осушиться. Боевые потери в людях происходили ежедневно; стихийные влияния и лишения бивака (лагеря. — Прим. ред.) брали свои жертвы. К концу зимы 1855 года число людей в обеих батальонах сократилось настолько, что они не могли уже составить и одного полного батальона. Но нравственное настроение было сильное, боевой дух рос, что доказывалось такими испытаниями, как, например, следующее. В ночь на 5 апреля 1855 г. впереди четвертого бастиона пластуны по обыкновению занимали передовые ложементы, а за ними, во второй линии резервных ложементов, была расположена рота Екатеринбургского пехотного полка. Неприятель вел под четвертый бастион мину, но, дойдя с ней только до первой линии наших ложементов, решился взорвать ее, потому что заметил с нашей стороны контрмину. Взрыв последовал в сказанную выше ночь и был так силен, что все пространство впереди четвертого бастиона и самый этот бастион содрогнулись несколько раз, как бы от ударов самого жестокого землетрясения. Взлетевшими на воздух глыбами земли и камнями обдало все ложементы, а особенно досталось ближайшему к взрыву, крайнему ложементу пластунской линии. В то же мгновение осаждающие распорядились по всем ближайшим своим линиям открыть сильнейший ружейный и артиллерийский огонь, причем пущены были в ход и боевые ракеты. Казалось, неприятель хотел соединить все ужасы пиротехники в одну внезапную картину, чтобы окончательно ошеломить четвертый бастион. Роте, бывшей в резервных ложементах, представились все признаки наступающего штурма, и она отступила на бастион, где, вследствие этого, забили тревогу и стали готовиться к отбитию приступа. Не видя, однако, пластунов, и не получая от них известия, обеспокоились насчет их участи. Хорунжий Макар Шульга (произведенный из пластунов) решился добраться до их ложементов, несмотря на метель штуцерных пуль. Возвратясь, он донес, что в пяти ложементах пластуны на своих местах и шибко ведут пере*стрелку, а крайнего, шестого ложемента, возле которого пос*ледовал взрыв, он не мог заприметить и полагает, что его со*всем засыпало землей от взрыва. Вторично сделанное дозна*ние показало, что и в крайнем ложементе люди целы; что после взрыва их действительно присыпало было землею и надало им работы расчищать свое закрытие пригоршнями и шапкцми, но как только они немного оправились и приметили, что неприятельские стрелки бросились занимать воронку, то начали выбивать их оттуда усиленным огнем и до сих пор еще не допустили ни одного смельчака прочно там усесться; но что у них патроны уже на исходе. Тогда послали к трем молодцам, так хорошо распоряжавшимся в своем потрясенном и засыпанном закрытии, подкрепление из четырех пластунов и патроны; исход был тот, что неприятельские стрелки, несмотря на все их усилия, не были допущены занять воронку и оставили в ней кучу своих убитых»7.

Держась обыкновенно впереди батарей на самых крайних позициях и ложементах, участвуя в секретах, дозорах и разведках по осадным работам союзников, пластуны возвращались на бастионы лишь для кратковременных передышек; здесь же они находили иногда горячую пищу, которая готовилась в городе и приносилась отсюда на бастионы. Целые ночи дежурили затем казаки на самых опасных передовых пунктах, зорко следя за всем, что происходило на передовых позициях неприятеля. По слуху, припавши ухом к земле, они определяли вновь начинавшиеся работы и направление, в каком они велись; а если слуха оказывалось недостаточно, то ухитрялись под покровом ночи пробираться к самому месту работ, наблюдали, как неприятель землю копал, куда он выносил ее, как устанав*ливал пушки и пр. Таким образом, ни одна батарея не устраи*валась у союзников, ни одна траншея не была у них выкопана, ни одно поступательное движение в этом отношении не укрывалось от бдительных пластунов. Ползая на разведки, пластуны, не стесняясь, захватывали с собой все, что плохо лежало у неприятеля. Однажды они взяли в плен передовой неприятельский пост как раз в то время, когда неприятели сидели за горячим супом; пластуны при этом захватили не только весь пост в полном составе, но и два котла супу и потом дома «чужими пирогами своих родителей поминали», т.е. угощали пленников их же собственным супом. Когда в первое время осады Севас*тополя передовые караулы и редуты союзников не позволяли видеть расположение неприятельских сил и судить о намерениях противников, то пластунам поручено было проникнуть в неприятельский стан. Мелкими партиями пробрались они незамеченными сквозь передовую цепь, затем так же удачно прошли вторую линию более усиленных уже караулов, наконец, обошли даже резервы с артиллерией, и, высмотревши хорошо расположение главных сил неприятеля, их складов, парков, бараков, пехоты, кавалерии и артиллерии, пробрались затем назад совершенно другими путями, потерявши только одного человека, но зато доставивши массу полезных сведений. Ког*да около того же времени явилась нужда в уничтожении сена, заготовленного севастопольцами, но попавшего в руки неприятеля, то пластуны, по предложению главнокомандующего, взялись сжечь эти запасы сена. В первую же благоприятную ночь, при благоприятном ветре, двадцать казаков под командой урядника Демьяненко переправились через речку Черную и устроили здесь засаду, пославши трех пластунов к сенному складу. Пробравшись ползком между неприятельскими караулами, посланные пластуны проникли внутрь склада и, зажегши таким образом изнутри село, поползли обратно и затем бросились бежать на глазах французов мимо засады. Французы в свою очередь пустились преследовать беглецов, но едва убегавшие минули засаду, как раздался отсюда дружный залп, ошеломивший французов. Пользуясь этим временным заме*шательством многочисленного неприятеля, пластуны вовремя успели без всяких потерь отступить, надевши на кусты свои шапки. Между тем, пока горело сено, в французском войске поднялась тревога, выдвинуты были вперед даже резервы идол-го затем раздавались ружейные выстрелы по висевшим на кустах шапкам, пока неприятели не разобрали, в чем было дело. Чтобы судить вообще о характере и особенностях аванпостной пластунской службы при обороне Севастополя, нелишне будет привести следующую сухую выдержку из послужного списка есаула Даниленко, приобревшего во время севастопольской войны громкую известность своими пластунскими действиями.

«Есаул Даниленко был командирован с 3 октября 1854 года к восьмому пешему батальону, находившемуся в городе Се*вастополе в действующей армии, где с 5 ноября поступил с командою пластунов в распоряжение начальника четвертого отделения оборонительной линии контр-адмирала Истомина; 24 ноября сделал вылазку с десятью пластунами на Сапун-гору, где захватил в плен вооруженных англичан шесть
человек; 14 декабря, за усилием команды пластунов 55 шту-церниками, поручен ему передовой пост против хутора Флот*ского № 42 экипажа и Георгиевского порохового погреба, для воспрепятствования неприятельским работам, которые действиями его команды остановлены, причем в разное время захвачено пластунами в плен англичан и французов четырнадцать человек; 17 декабря там же, при обходе с семнадцатью пластунами, встречена была ими неприятельская партия до ста человек зуавов (колониальные части французской армии, набиравшиеся в основном из туземцев. — Прим, ред.), намеревавшаяся захватить наш секрет, которая была им отбита; за отличную храбрость назначен ему 17 февраля 1855 года главнокомандующим южной армией орден св. Владимира 4 ст. с бантом, каковое назначение Высочайше утверждено; в ночь с 11 на 12 февраля 1855 г., при нападении французских войск на устраиваемый Волынский редут, он с командой пластунов открыл первое движение неприятеля, участвовал в отражении его и ранен в обе руки штыками; за отличие в сем деле Высочайшим приказом 28 мая 1855 года произведен в войсковые старшины, а от их Императорских Высочеств великих князей Николая Николаевича и Михаила Николаевича пожаловано ему сто рублей сереб.; с 7 марта 1855 года, поступив под начальство генерал-лейтенанта Хру-лева, он находился с командою пластунов 10 марта в деле с неприятелем при отбитии неприятельских траншей против Камчатского укрепления, и за отличие в сем деле назначена ему главнокомандующим армией золотая шашка с надписью "за храбрость", каковое назначение Высочайше утверждено; с 10 же марта находился он с командою пластунов и охотников на аванпостах впереди укреплений Малахова Кур*гана и Камчатского; за труды и отличия назначено ему глав*нокомандующим армией 150 руб. сер. из экстраординарной суммы, каковое назначение Высочайше утверждено и с тем вместе Всемилостивейше ему пожаловано еще 150 руб. из Государственного Казначейства; с 1 июля приказом генерал-лейтенанта Хрущева по левой половине оборонительной ли*нии он назначен траншей-майором, где с командою пласту*нов и охотников делал вылазки 6-го июля на Зеленую гору для срытия двух неприятельских ложементов; 21 июля про*тив штурмовой батареи, для уничтожения ближайших непри*ятельских транше и, причем захватил тридцать железных ро*гаток (заграждений. — Прим. ред.); 26 июля в стычке с непри*ятельским секретом взял в плен английского штаб-офицера и одного рядового; 17 августа в вылазке против батареи Про*кофьева разорил неприятельскую траншею и забрал шанцо-вый инструмент; 19 августа сделал вылазку против батареи Жерве; 22 августа имел аванпостную стычку пред третьим отделением оборонительной линии; за отличие назначен ему главнокомандующим орден св. Анны 2-й ст. с мечами, како*вое назначение Высочайше утверждено. Во время усиленной бомбардировки, начавшейся с 4-го августа, он постоянно был с командой в назначенном месте и 27-го того же месяца участвовал в отражении штурма от третьего бастиона, а при отступлении от оного войск контужен от разрыва бомбы осколком в правое плечо и камнем в живот; по особому засвидетельствованию начальника 3-го, 4-го и 5-го отделений оборонительной линии города Севастополя генерал-лейтенанта Хрулева, во всех случаях он отличался мужеством, распорядительностью и самоотвержением».

Нужно заметить, что в этот краткий перечень одиннадца*тимесячной службы пластунского офицера вошли далеко не все деяния и случаи, выпадавшие на долю пластунов под Се*вастополем.

Здесь каждый шаг пластуна сопровождался такого рода мелочами, не укладывавшимися обыкновенно в рамки по*служных списков, и заурядностями, от которых так и веют присутствие духа, находчивость и самоотвержение. Однаж*ды, в последних числах ноября 1854 года, командир 2-го пластунского батальона Головинский шел в сопровождении казака станицы Екатеринодарской Степана Назаренко по бас*тионной траншее в город. Заметивши полет бомбы, Головин*ский мгновенно остановился и нагнулся, прислонившись к траншейной стенке; то же, по приказанию командира, сделал и шедший сзади его Назаренко. Бомба упала на откос тран*шеи, рядом с Назаренко, и скатилась ему на спину, не разор*вавшись, так как фитиль ее еще не догорел. «Она уже на меня взлезла, ваше высокоблагородие», — раздался вдруг за спиной Головинского голос его ординарца с таким спокойным и невозмутимым тоном, которым он как бы спрашивал своего i шчальника, что же прикажет последний дальше делать с бомбой. Головинский, по его словам, почувствовал, что у него дыхание захватило, и он едва мог проговорить: «Не шевелись». Казак в точности исполнил это приказание командира, не изменил своего положения, не шевелился, не дрогнул пред лежавшей на спине смертью, — а бомба, как бы желая отли-чить пластунское мужество и присутствие духа, пошевелившись, свалилась со спины на землю и не разорвалась, так как попала фителем в лужу. Назаренко считался самым заурядным, ничем не выдававшимся из ряда других пластунов. [Еще более поразительный случай был с другим пластуном — урядником 8-го батальона станицы Пашковской Самсоном Полянским. На одной из ночных вылазок против неприятеля Полянский был ранен штыком в живот и взят французами в плен. Рана в живот производит обыкновенно самые ужасные страдания; при ней не бывает кровотечения и снаружи рана гак сильно засасывается, что ее трудно бывает заметить, но што живот вздувается и при малейшем движении раненый испытывает сильнейшие боли. Несмотря, однако, на такой характер раны, Полянский не захотел идти в госпиталь, да еще «в неприятельский»; он даже не подал вида французам, что ранен и, скрывая это, переносил жестокие страдания без стона и малейшего обнаружения боли, принуждал себя стоять или ходить в такие минуты, когда даже лежать смирно было не по силам. По словам Полянского, он залепливал обыкновенно свою рану мякишем хлеба на счет своего дневного пропитания, стягивал живот башлыком и настолько вообще оправился при этом своеобразном лечении, что впоследствии отбыл шестимесячные крепостные работы в Тулоне. Это уж был героизм не минуты, хотя, разумеется, и не без ложного представления о человечности неприятеля (т.е. пластун мог опасаться, что французы добьют раненого. — Прим. ред.), а может быть, и в силу малорусского пластунского упорства: «не хочу вашей помощи».

Таким образом, и под Севастополем служебная деятельность пластунов отличалась тем же партизанским характером, какой она носила на родной Кубани, в борьбе с черкесскими племенами. Но здесь, в виду сильных и хорошо вооруженных союзников (воевавших против России. — Прим. ред.), плас*тунская служба была несравненно сложнее и многотруднее, чем на родине; здесь пластуну приходилось проделывать под выстрелами неприятеля и часто буквально-таки под самыми дулами неприятельских пушек и ружей все то, что привык он делать на разведках в черкесских землях при более благоприятных, хорошо знакомых и привычных условиях, И пластун стойко и исправно нес свою службу, выполняя наиболее рискованные планы и поручения начальства и с одинаковым мужеством и искусством сражаясь как в одиночку, так и в колоннах, сплошною массою. Вот еще два весьма характерные случая пластунской службы под Севастополем.

Четвертый бастион, на котором служили пластуны, дальше других укреплений выдавался в черту неприятельской осад*ной позиции и поэтому нес больше потерь, чем другие укрепления. Особенно сильно вредила ему неприятельская мортирная (мортиры — орудия, ведущие навесной огонь, предшественники минометов. — Прим. ред.) батарея, устроенная в земле на расстоянии всего на штуцерный выстрел от батальона. 28 ноября, когда было заключено на несколько часов перемирие между воюющими сторонами для уборки убитых тел, главнокомандующий князь Меньшиков и начальник Севастопольского гарнизона граф Сакен прибыли на четвертый бастион. Возник вопрос о причинах больших потерь на четвертом бастионе. Вице-адмирал Новосельский указал на подземную неприятельскую батарею. Началось общее обсуждение способов, с помощью которых можно было бы уничтожить батарею, но ничего подходящего не было найдено. Тогда присутствовавший при этом совещании начальник пластунов Головинский заметил, что просто надо пойти и взять батарею. «А сумеете ли вы это сделать с вашими казаками?» — спросил его граф Сакен. Головинский ответил утвердительно. Вечером того же дня составился отряд охотников из 390 казаков, 50 моряков и около 100 человек солдат. В полночь пластуны, по приказанию Головинского, поползли по направлению к неприятельским траншеям и высмотрели расположение караулов. При глу*бокой тишине и со всевозможными предосторожностями они повели отряд в обход неприятельских караулов. Когда охотники подошли к траншее, то, после дружного залпа по неприятельской цепи, бросились в траншею, а затем и в батарею. Пока поднялась тревога по ближайшим неприятельским линиям, были заклепаны три больших медных мортиры. Заметивши это, урядник-пластун Иван Герасименко, силач, имевший более аршина в плечах, сказал: «Жаль, братцы, так добро портить, возьмем лучше себе», и, поднявши одну из трех незаклепанных еще мортир, выбросил ее на верх траншеи. Его примеру последовали и другие. Таким образом, охотники, отступая на бастион, захватили с собою три мортиры; кроме того, были взяты 14 пленных и в числе их один полковник и один поручик, а также ружья, одежда, ранцы и пр. Отряд быстро отступил на бастион, выдержавши ужасный ружейный огонь уже у рва четвертого бастиона. Казаки потеряли 8 человек убитыми и 5 ранеными; из первых три пластуна были убиты в первой свалке в траншее и там остались. На другой день казаки, однако, заметили из ближайшего к неприятелям ложемента проделку со стороны своих цивилизованных противников, глубоко возмутившую пластунов. К траншейной стенке был приставлен спиной убитый накануне в свалке пластун Ерофей Кобец с таким расчетом, что казаки, стреляя по траншее, по необходимости должны были расстреливать своего убитого товарища. Между тем и вызволить убитого не было никакой возможности, так как пули сыпались градом из неприятельской траншеи. Тогда пластуны дождались ночи и, привязавши молодому пластуну Порфирию Семаку к поясу длинную веревку, велели ему ползти к неприятельской траншее и привязать ее к ногам убитого товарища; вслед за Семаком был послан другой пластун, на обязанности которого лежало подтаскивать веревку и заменить Семака в случае, если бы этот последний был убит. К счастью, Семак благополучно избежал неприятельских выстрелов и буквально-таки под дулами неприятельских штуцеров привязал к ногам покойника веревку. Далеко за полночь воз*вратились обратно оба посланных пластуна; затем осторожно, хотя и не без запинок, был притянут убитый и выставленный на позор сотоварищ к казачьему ложементу.

[Lian]

Борьба с горцами и характерные ее эпизоды. Часть 10

Скрытый текст:

Почти одновременно с заселением Черномории шла колонизация той части нынешней Кубанской области, которая известна под именем Старой Линии. Но прежде чем говорить о колонизации этой местности, уместно будет сделать несколько кратких указаний о возникновении линейного казачества.

Первоначально это казачество было образовано в виде не отдельного, самостоятельного войска наподобие, напр., Черноморского, а просто в форме полков — сначала Кубанского и чрез 10 лет потом Кавказского. Впоследствии в юго-восточной части нынешней Кубанской области поселена была часть Хо*перского полка из казаков Хоперского войска, возникшего при Петре I в 1717 году и переселенного в нынешнюю Ставропольскую губернию за 17 лет раньше кубанцев. Все три полка находились в распоряжении командующих Кавказской линией до 1832 года, когда было образовано одно Кавказское линейное войско из разрозненных отраслей казачества, занявших северные части Кавказа от Каспийского моря до Устьлабинской крепости. Первым атаманом вновь образованного войска был назначен генерал-майор Верзилин. Войско, существовавшее самостоятельно до 1860 года, имело затем еще четырех атаманов — генералов Николаева, Круковского, Эристова и, наконец, пос*леднего Рудзевича, при котором Старая и Новая Линии вошли в состав нынешнего Кубанского казачьего войска.

Старая Линия, как показывает и самое ее название, служила первоначально чисто военной демаркационной линией между русскими владениями и землями кавказских горцев. Поэтому и первые поселения линейцев несколько отличались от поселений черноморцев. Между тем как в Черномории только весьма незначительная часть куреней примыкала к военной границе, именно, три куреня находились при Кубани и три в недалеком от нее расстоянии, а большинство их было размещено внутри края, — на Старой Линии все станицы возникли на месте бывших укреплений и редутов, вдоль Кубани и в ближайших к ней стратегических пунктах. Таким образом, линейные станицы были более военными и более приспособленными к постоянной защите от кавказских горцев, чем черноморские курени.

Заселение Старой Линии станицами началось с 1794 года. В этом году было основано, по мысли графа Гудовича, под руководством генерала Фере, шесть станиц, населенных возмутившимися донскими казаками, под общим названием Кубанского казачьего полка. Две из этих станиц были поселены при Кавказской и Устьлабинской крепостях, две при Григориполиском и Прочноокопском укреплениях, одна при Темнолеском ретраншементе и одна при Воровсколеском редуте, причем каждая из станиц получила имя того укрепления, при котором она была поселена. Девять лет спустя, в 1803 году, по ходатайству генерала Кнорринга, было основано и населено выходцами из слободской Украины четыре станицы — Темишбекская, Казанская, Ладожская и Тифлисская при редутах того же имени; затем в следующем 1804 году населена теми же выходцами еще одна станица — Воронежская. Все эти станицы в свою очередь получили одно общее название Кавказского полка. Впоследствии, преимущественно в 1825 году, было основано еще 8 станиц в районе между Баталпашинском и Прочноокопской станицей. Наконец, для усиления Линейного казачества, по распоряжению правительства, в два приема было обращено 17 крестьянских селений в казачьи станицы, именно: 13 в 1833 году и 4 в 1848 году, и присоединены к бывшему Кавказскому Линейному войску, в состав которого входила тогда и Старая Линия.

Итак, следовательно, к концу сороковых годов в составе нынешней Старой Линии числилось всего 36 станиц.

Что касается затем других поселочных форм — хуторов, то возникновение и распространение их шло, надо полагать, как и в Черномории, рука об руку с колонизацией края. Так, по словам генерала Дебу, станица Темишбекская завела свои хутора на север от Кубани по р. Разшеватке; казаки Кавказского полка имели также на север от Кубани, на расстоянии 20 и 40 верст, хутора при болотных речках. Но то обстоятельство, что, с одной стороны, лежавшие ближе к Кубани станицы находились в крайне" невыгодных, благодаря войне с горцами, условиях, а с другой, станицы более удаленные от этой реки, бывшие раньше крестьянскими поселениями, занимались издавна больше земледелием, чем скотоводством, позволяет заключить, что на Старой Линии хутора не были такими многочисленными и повсеместно разбросанными формами, как в Черномории. Это же отчасти подтверждается по аналогии и современным состоянием поселочных форм на Черномории и Старой Линии, из которых в первой хутора и теперь составляют подавляющее количество сравнительно со второй.


Наконец, со стороны этнического состава Старая Линия также представляет некоторые особенности. Как и в Черномории, основным элементом в ней явилось казачество; как и в Черномории, приток беглецов в ней был довольно обычным, хотя и не в такой мере интенсивным явлением. В 1829 году состоялось даже особое Высочайшее повеление об определении бродяг, зашедших в Кавказскую область, в работники поселенным на Кавказской линии казакам. Мера общая по тому времени для всей Кавказской области и имевшая в частности ближайшее отношение к населению Старой Линии. Но между тем как в Черномории колонизующим элементом всегда были малороссы, на Старой Линии перевес был за великороссами. В Черномории население представляло в этом отношении однообразную компактную группу, на Старой Линии в состав войска вошли довольно разнообразные элементы, связующим звеном для которых послужил великоросс. Тут были и донцы, и хоперцы, и казаки бывшего Екатеринос-лавского войска, и отставные солдаты, и великорусские, и малорусские крестьяне. Тем не менее, экономическая жизнь, вылившись в казачьи формы, получила яркую великорусскую окраску, с сильным общинным духом, большими семьями и преобладающим значением земледелия.

Заселение затем Новой Линии, т.е. равнины между Кубанью и Лабой, началось с 1841 года. Проект об этом, возникнувший по мысли генерала Засса и разработанный потом генералом Вельяминовым и бароном Розеном, был утвержден правительством еще в 1839 году. Первоначально предполагалось основать всего только 14 станиц; но обстоятельства заставили потом раздвинуть значительно шире предположенного колонизацию Новой Линии. Заселение края шло постепенно в течение двадцати лет, пополняясь чрез известные промежутки времени все новыми и новыми станицами. Таким образом, в 1841 году было основано 4 станицы: Лабинская, Чамлыкская, Вознесенская и Урупская, послужившие как бы главными операционными точками, от которых пошло дальнейшее заселение края по разным направлениям. В течение следующих затем восьми лет, с 1841 по 1849 год, было основано еще 7 станиц, с 1852 по 1860 год — 13 станиц и, наконец, в этом последнем году две станицы.

Итого, следовательно, в течении двадцати лет было основано на Новой Линии 32 станицы.



Главным колонизующим элементом в этом случае послужили казаки старых станиц бывшего Кавказского Линейного войска, т.е. нынешней Старой Линии, а также некоторых станиц теперешнего Терского войска и сел Ставропольской губернии. Только в 1849 году было поселено здесь 250 семейств из числа малороссийских переселенцев, назначенных на поселение во Владикавказском полку нынешнего Терского войска, да в разное потом время было водворено несколько десятков семействе Дона и из других внутренних губерний. Наконец, сюда же нужно отнести некоторое количество беглых и беспаспортных, которыми тогда был богат весь Северный Кавказ. Таким образом, в общем результате колонизация Новой Линии была почти исключительным дел ом старолинейных казаков. Приглашенные военным начальством сначала в качестве охотников заселить Лабинский край, они отнеслись довольно индиффе*рентно к этому приглашению. Тогда начальство принудило их выслать переселенцев по жребию, и станичные общества в этом затруднительном случае придумали нанимать из среди себя охотников, с платою от 200 до 400 руб. на семью. Мера эта, по замечанию И.В. Бентковского, и дала главный контингент переселенцев для заселения неспокойного Лабинского края.

Отличительная черта колонизации Новой Линии заключалась в полнейшем приспособлении поселочных форм исключительно к военным целям. Вновь поселенные станицы были выдвинуты в самую территорию горских племен. В деле военной колонизации Новая Линия пошла поэтому дальше Старой. Военное начальство тут не только назначило места для поселений, но, благодаря беспрерывным столкновениям с горскими племенами, принуждено было до мельчайших подробностей регламентировать даже экономическую жизнь. Оно издавало приказания, как ставить плетни и приспособлять терновник, «чтобы неприятель не мог ни повалять плетня, ни перелезть через верх». Оно же советовало, как обращаться с огнем, спрашивало о количестве необходимого сена и давало наставление, как косить его, складывать в стога и т.п., «чтобы оградить от нападения хищников», «от их зажигательства».

Понятно, что при таких исключительных условиях, когда казак и-пахал, и косил, и убирал хлеб, и возил дрова или лес, по команде и под прикрытием военной силы, станица на Новой Линии являлась единственной поселочной формой. Хутор не мог тут существовать или, в крайнем случае, мог быть лишь исключением. Только с 1864 года, т.е. со времени покорения Западного Кавказа, на Новой Линии начинаются быстро и широко распространяться хуторские формы.

Таким образом, несмотря на разновременность колонизации, обе части бывшего Кавказского Линейного войска, вошедшие в состав нынешней Кубанской области, были заселены по одному и тому же плану и в зависимости от одних и тех же требований военного характера. Такое же сходство выразилось и в развитии внутренних распорядков в казачьих общинах обеих Линий. С самого возникновения этих общин в жизни их играло чрезвычайно важную роль военное начало. Тут не было такой широкой органической связи с прошлым казачества, какая чувствовалась на каждом шагу в Черноморском войске. Управление здесь отличалось своего рода простотой, но это была простота военной дисциплины. Общинная жизнь долго тлела под покровом военного приказа и всецело подчинялась ему. Поэтому и история здешнего само*управления не отличается ни характерными эпизодами самостоятельного развития, ни сложностью последнего.

Ядро казачьих общин на Линии составили донцы. Они попали сюда в 1794 году, как ослушники начальству и, следовательно, по отношению к организации самоуправления на новой родине оказались еще в худших условиях, чем чер*номорцы. Правда, линейцы могли перенести с собой на Кубань из старого местожительства вполне выработанные и сложившиеся уже порядки самоуправления донских казаков. Но, во-первых, на Кубани были условия не те, что на Дону, а во-вторых, переселенцы были водворены на Линии, как мя*тежники. Размещенные в шести станицах, основанных на месте бывших до того военных укреплений, они составили Кубанский полк и, как пограничный полк, получили строго военную организацию. Во главе всех станиц стоял полковой командир, от которого зависела казачья старшина, командовавшая и распоряжавшаяся вместе с командиром станицами. Собственно же станичное самоуправление связано было с мелочами обыденной жизни и держалось на обычае, при посредстве станичных кругов или сходов.

Через 10 лет, в 1803 и 1804 годах, на Кубани было основано еще пять станиц. Казаками тут были уже не донцы, а переселенцы из Слободской Украины, входившие раньше в состав Екатеринославского войска. Получив такую же военную организацию, какая дана была их предшественникам донцам, эти новые переселенцы образовали особый Кавказский полк. Согласно указу военной коллегии от 11 июля 1803 года, в военном отношении полк этот должен был состоять из полкового командира, 5 есаулов, 5 сотников, 5 хорунжих, одного квартирмейстера, одного полкового писаря и 500 казаков. Но так как в наличности не оказалось полного количества казачьей старшины, то ин*спектору кавказской инспекции генералу Кноррингу было предписано, «чтобы он отрядил в станицы надежнейшего штаб-офицера и приказал бы в присутствии его учинить выбор: во-первых, в войсковые старшины двух или трех кандидатов, достойных и заслуженных чиновников, а потом в есаулы, сотники и хорунжие». Таким образом, вэтом случае казачеству было предоставлено одно из тех прав, которое составляло существенную черту старинного казачьего самоуправления. Это, впрочем, была лишь временная мера. Казаки, получив полковую организацию, в отношении самоуправления были поставлены в общие с донскими выходцами условия.

Полковое устройство надолго потом осталось у линейцев господствующей формой управления. За ним как-то стушевалось самоуправление станиц, тем более что эти последние всецело были подчинены станичным начальникам (атаманам), которые назначались военной администрацией из чиновных казаков, а не выбирались станичными обществами, как это велось на Черномории. В 1832 году из упомянутых линейных полков и из казаков, живших в области р. Терека, образовано одно Кавказское Линейное казачье войско, по*лучившее, как и другие казачьи войска, своего особого атамана. Преобразование это не имело, собственно говоря, никакого влияния на самоуправление линейных казаков. Их станичные общины остались в этом отношении теми же малозначащими единицами, какими были и прежде. Но в выс*шем казачьем управлении произошла значительная перемена: разрозненные до того казачьи полки получили объедине-ние под властью одного общего начальника. Точно так же и дальнейшее расширение войска не имело никакого влияния на самый характер самоуправления линейцев. Дело сводилось только к увеличению казачьих полков, организованных по раз принятому шаблону. Так, одновременно с образованием Кавказского Линейного войска, в казачество был зачислен целый ряд крестьянских, смежных с казачьими поселений, и в этих крестьянских поселениях опять-таки было установлено тоже военное управление. Таким же путем, в форме полков, занята была впоследствии Новая или Лабинская Линия, в которой военное управление, как мы видели выше, выразилось еще в более резких формах.

Надобно вообще заметить, что по отношению к организации Линейного казачества центральным правительством на первых порах не было издано ни жалованных грамот, ни соответствующих им общих регламентирующих законов. История самоуправления линейных казаков в этом отношении значительно разнится от истории самоуправления черноморцев. Линейный казак всегда жил более военной, дисциплинированной жизнью, чем черноморец. Приказы начальства заменяли ему закон центрального правительства, и это, разумеется, находилось в ближайшей связи с той ролью, которая лежала на линейце, как пограничном воине. Однако, несмотря на то, что военный режим сдерживал казака в границах возложенных на него обязанностей и что у домашнего очага казак находил свои обычные порядки, свой суд и расправу, необходимость в общем, объединяющем все казачье управление, законе должна была чувствоваться по мере расширения войска с каждым годом все сильнее и сильнее. Такой закон действительно был выработан впоследствии в форме «Положения о Кавказском казачьем Линейном войске» от 16 февраля 1845 года (позднее, в 1860 г., оно было поделено надвое и вошло в состав Терского и Кубанского войск. — Прим. ред.).

В силу Положения 1845 года, войско было разделено на 17 полковых округов, а управление его разграничено на военное и гражданское. Вообще же местное управление составляли: 1) войсковой наказный атаман, 2) войсковое дежурство, 3) войсковое правление, 4) бригадные управления, 5) временные военно-судные комиссии, 6) полковые и станичные управления и 7) торговый словесный суд. В хозяйственном отношении для войска имело большое значение войсковое правление; по отношению же собственно к гражданскому управлению существенную роль играли, с одной стороны, бригадные и полковые управления, а с другой, станичные. Все эти учреждения были связаны между собой в порядке восходящих инстанций; низшую инстанцию составляли станичные управления, а высшую — бригадные. Бригадные управления состояли из командира и его канцелярии, которой заправлял бригадный адъютант. В состав же полковых управлений входили председатель, которым был полковой командир, и четыре или три заседателя, назначавшиеся исключительно из отставных чиновников. Наконец, станичные управления представляли собой собственно уже органы казачьего самоуправления.

Таким образом, старинный казачий строй линейцев, державшийся наделении войска на полки, остался неизменным и по Положению 1845 г. Были лишь расширены рамки высшего казачьего управления, причем военное начало, как регулирующий фактор, по-прежнему легло в основу всех казачьих рас*порядков. Это ярко отразилось на станичной общине.



Станичное самоуправление линейцев значительно отличалось от такого же самоуправления у донских и черноморских казаков. Существенное отличие линейных общин в этом отношении составляла организация станичных управлений. В состав этих учреждений входили станичный начальник и двое судей, но выборными лицами были лишь последние. В силу параграфа 289 Положения, станичные начальники назначались войсковой администрацией и притом исключительно из войсковых офицеров или чиновников. Исключение составлял один Владикавказский полк (станицы, из которых набирался этот полк, позднее вошли в Терское казачье войско. — Прим. ред.), да и то не в пользу казачьего самоуправления. Во Владикавказском полку, за отсутствием казачьих офицеров, дозволял ось даже назначать станичными начальниками офицеров регулярных войск. Наконец, самое определение станичных начальников производилось войсковым наказным '• атаманом по представлению бригадных командиров.

Такое положение станичного начальника, как независимого во всех отношениях от общины лица, обусловливалось чисто военными обстоятельствами. Ведая гражданское управление ; станицы, станичный начальник был по преимуществу военным командиром. Так, на нем лежали обязанности принимать в чрез*вычайных случаях «все меры к предупреждению и отражению внезапных нападений на станицу горцев»; он должен был следить за караулами станицы; станичный начальник «наблюдал, чтобы жители станицылвм, где это по местности необходимо, выходя на полевые работы или сенокосы, имели при себе оружие на случай внезапного нападения хищников»; на станичном же начальнике лежали заботы по обучению строевой службе малолетков. Таким образом, один уже этот перечень обязанностей станичного начальника указывает на ту роль, какую играло это лицо в станичном самоуправлении: последнее всецело было подчинено станичному начальнику.



Та же печать военной субординации лежала на отношениях общины даже к своим выборным лицам. Судьи выбирались обыкновенно общинами на три года, но, по занимаемому ими положению, они отличались от станичных судей Чер*номорского войска. В последнем судьей)был рядовой казак и самое его положение, помимо лежавших на нем обязанностей, не давало ему никаких исключительных прав на место в войсковой чиновной иерархии. На Линии же судья, если он даже не был офицером, пользовался правами последнего по Положению 1845 года.

Вообще период заправления станицами со стороны станичных начальников по назначению памятен для линейца как период его бесправия и своеволия чиновного люда. Производили давление на общину и казака в это время не одни станичные начальники, а и вся вообще чиновная старшина. Конечно, и тогда, как теперь, было не без добрых и честных людей. Но, при узких рамках станичного самоуправления, с одной стороны, и при давлении чиновного казака, с другой, станичное население терпело больше обид и несправедливостей, чем в настоящее время.

Нет сомнения, что на отмеченную роль чиновного казачества в станичных общинах в сильнейшей степени влияло то обстоятельство, что общины эти носили всесословный характер. Как и черноморцы, линейные офицеры вышли главным образом из среды рядового казачества. Как и в Черномории, в старолинейных общинах офицер имел права рядового казака плюс преимущества привилегированного члена общины. Неудивительно поэтому, что в делах общины он мог творить, что хотел, следуя правилу: большому кораблю — большое и плавание. Это было для него тем удобнее, что сам он являлся в таких случаях и судьей, и подсудимым. Бригадный, полковой, члены военно-судных комиссий, заседатели, адъютанты, станичные начальники и пр., пр. — все это были свои люди, люди чиновные, облеченные властью и склонные, как все люди, не забывать себя и своих интересов. Тем не менее даже при таких неблагоприятных условиях самоуправление не было мертвой буквой для станичных обществ. Да иначе и не могло быть, пока земля была общественной, пока живы были казачьи круги, обычаи, традиции..

[Lian]

Борьба с горцами и характерные ее эпизоды. Часть 11

Скрытый текст:

Хотя история землевладения у линейных казаков также сложилась несколько иначе, чем у черноморцев, но основные понятия о земельной собственности у этих казаков ничем существенно не разнились и не разнятся от таких же понятий у черноморцев. Те же в теории воззрения на землю, как общеказачью собственность, та же на практике борьба права индивидуального с правом общинным, что и у черноморцев. Да иначе не могло и быть, потому что у обоих видов казачества были одинаковые в этом отношении тенденции. Но были иные, чисто детальные различия, придавшие с самого начала заселению края особый характер землевладению линейных казаков. Дело в том, что линейцы не представляли собой такого однородного и компактного целого, каким было Черноморское войско. Они делились на полки, и каждый полк был до известной степени обособлен в земельном отношении от другого.

Пионерами при заселении Старой Линии, как вы знаете уже, были донцы, люди, принадлежавшие и раньше к казачеству, и притом донцы, выселенные на Кубань в наказанье за слишком рьяное отстаивание именно своих казачьих воль*ностей. Вполне естественно, поэтому, что эти пионеры занесли с собой на новое местожительство и свои обычные традиционные отношения к земельной собственности. Старинные порядки донского казачества тут имели такое же значение, какое имели у черноморцев порядки запорожские. Тип казачьего «земельного уряда» у линейцев надо искать на Дону, и это будет тем резоннее, что между социальным положением линейных казаков и донцев не существовало даже такого различия, какое было между запорожцами и черноморцами благодаря семейному началу. А на Донщине между тем, во время заселения Кубанской линии возмутившимися донцами, всецело царили понятия о войсковой земле как о коллективной казачьей собственности. Впоследствии к донцам были присоединены выходцы из Слободской Украины, также бывшие казаки и вообще люди, которым были дороги формы казачьей жизни, как на это указывает тот факт, что, будучи обращены из казаков бывшего Екатеринославского войска в однодворцев (категория государственных крестьян. — Прим. ред.\ они предпочли добровольно переселиться на неспокойный в
то время Кавказ, чтобы остаться казаками. Понятно, что и этим выходцам также были близки казачьи воззрения на зе*мельную собственность. Еще позже были передвинуты в часть вновь возникших (около 1825 года) станиц хоперцы, а это были также выходцы из Донщины, считавшие свое старшинство с 1717 года. Наконец, присоединенные к войску крестьянские поселения образовались из однодворцев и отставных солдат. Пользуясь до того землею на общинном праве, имея близкое соприкосновение с казачеством и сделавшись в конце концов сами казаками, и эти поселенцы также легко могли усвоить казачьи воззрения на землю, как на достояние войска, общую собственность всего казачества.

Итак, следовательно, Линейное войско организовано было из таких элементов, которые легко могли воспринять общека*зачье понятие о войсковой земле и большинству которых это понятие было не новостью. Тому же способствовала и значи*тельная неопределенность казачьих земельных владений, бывшая в действительности. Не будь этой неопределенности, получи каждая часть войска особо свои земли, с резко очерченными границами, между линейными казаками, быть может, и не было бы в земельном отношении той связи, какая на самом деле чувствовалась между ними. Каждая казачья община, каждый казачий полк знали, что им должны были принадлежать известные земли, но в каких именно пределах — это терялось в общих границах всей казачьей, войсковой земли. Так, относительно выходцев из Слободской Украины, составивших Кавказский полк, Дебу говорит: «Казаки Кавказского поселенного полка, во избежание разных неудобностей и для лучшего хозяйственного распоряжения, пользуются, по повелению начальства, с самого их водворения, отведенным для них немалым пространством земли, занимающей от 20 до 40 верст от р. Кубани». Фразу «немалым пространством земли» можно было приложить и к другим полкам Линейного войска. Такая неопределенность территориальных границ проникла потом даже в самое Положение о Кавказском Линейном войске 1845 года. В параграфе 1 этого Положения говорится: «Кавказское Линейное казачье войско занимает земли, всемилос-тивейше ему пожалованные в Кавказской области, от границ Черноморского войска до Каспийского моря», и в параграфе 4 затем: «Границы Кавказского Линейного войска вообще и кадаого полкового округа в особенности, на основании Высочайших указаний, утвердятся особою, учрежденною в войске межевою комиссией)». Таким образом, тут de jure формулировано то, что существовало на самом деле, de facto. При неопределенности территориальных очертаний земля тем не менее считалась общей казачьей или войсковой собственностью, границы которой на этом основании можно было передвигать медду отдельными частями войска. Такое передвижение границ между отдельными станичными общинами сделано на Старой Линии уже в наше время, и сделано именно в силу су*ществования института войсковой земельной собственности: вся территория Старой Линии признана коллективной собственностью всего бывшего Старолинейного войска — отсюда уже вытекали и земельные уравнения между отдельными станичными общинами.

Итак, законодательная власть придерживалась в этом отношении обычных воззрений на землю, как сложились они вообще у казачества. Войсковая земельная собственность и юридически, и фактически является у линейных казаков тем основным элементом, который силою внешних обстоятельств раздробился потом на другие — на частные, владельческие земли и юрты.

Самый процесс выделения этих видов земельной собствен*ности совершался на Старой Линии точно таким же образом, каки на Черномории. Правда, он не отличался здесь такой шириной и интенсивностью, как на Черномории, потому что не имел столь благоприятной почвы и условий, как на этой последней. У линейцев не было такого многочисленного и могущественного офицерского сословия, как у черноморцев; военно-стратегическое положение очень многих станиц, мешавшее свободному течению экономической жизни и широкому развитию хуторского хозяйства, сложившиеся уже земельные порядки в бывших крестьянских поселениях и пр., также должны были ослаблять силу и размеры названного процесса. Но процесс этот был во всяком случае хотя и слабым, но несомненным выражением борьбы права индивидуального с правом общинным, которая так ярко выразилась в Черноморском вой*ске. С одной стороны, хутор, стремления отдельных хозяев захватить в исключительное пользование побольше земли и угодий, а с другой — община, попытки регулировать интересы единичных предпринимателей благом общественным, — таковы те противоположные течения, из которых слагались за это время земельные отношения в среде казачества. Личные воспоминания теперешнего населения, следы упомянутой борьбы в архивных документах станичных правлений — все это сви*детельствует затем о том, что в основе индивидуалистических стремлений лежали тенденции к образованию частных владе-н ий и что представители таких тенденций были чиновные лица и богачи. Писанные законы, дав формулировку этим фактам, выразили их потом окончательно в той форме, какую они приняли в Черноморском войске. В Положении 1845 года земля была назначена офицерам в пожизненное пользование, а По*ложением 1870 года эти пожизненные офицерские владения обращены в потомственные. Впоследствии, когда только на*мечены еще были временными признаками офицерские учас*тки, т.е. могли быть переданы владельцам в таком виде, но могли быть отведены в действительности в другом виде и на других даже местах, некоторые из этих участков уже были куплены у казаков-владельцев лицами неказачьего сословия. Здесь произошло, следовательно, то же самое, что и на Черномории.

Что касается характера землевладения на Новой Линии, то так как заселение этого края производилось выходцами из Старой Линии, то само собою разумеется, что землевладение должно было носить здесь тот же самый характер, каким оно отличалось на прежнем местожительстве поселенцев. Возникшие здесь формы земельной собственности были лишь воспроизведением таких же форм, существовавших на Старой Линии, и это сходство было тем естественнее, что Новая и Старая Линии составляли одно целое в административном, военном и гражданском отношениях.

Так как по своим естественным особенностям Старая Линия во многом не походила на Черноморию, то у линейных ка*заков, отличавшихся к тому же от Черноморцев и в национальном отношении, экономическая жизнь приняла свой особый склад. Здесь не было ни приморских рыболовных, ни солепромышленных угодий; меньше было воды, болот, камышей и пр.; при степном и вместе с тем более лесистом характере местности, последняя была годнее для земледелия, чем скотоводства. Тому же способствовали и формы поселений у линейцев. В видах чисто военных целей линейцы, как мы видели уже, были поселены крупными станицами, хуторов почти не было, и зем*леделие естественно должно было занять первенствующее место в экономической жизни казака, тем более что и полевые работы приходилось вести под прикрытием военной силы. С другой стороны, станицы наиболее удаленные от Кубани, будучи прежде крестьянскими поселениями, успели развить земледельческое хозяйство раньше, чем были обращены крестьяне в казаков. И действительно, линейные станицы издавна славились хорошей постановкой земледельческого хозяйства. Генерал Дебу, характеризуя экономический быт линейцев в период с 1816 по 1826 год, говорит, что в станицах Кубанского полка «земледелие составляло главнейший доход жителей, снабжавших хлебом Черноморию». Еще резче Дебу подчеркивает удов*летворительное состояние казачьего хозяйства в станицах Кавказского полка. «Трудолюбие и радение к домоводству, по этому свидетельству, отличало кавказских казаков от прочих.

Скотоводство у них в изобилии, хлебопашество в цветущем состоянии; в лесах нет недостатка, и сверх выгод, коими они пользуются наравне с казаками Кубанского полка, имеют от*личное рыболовство по реке Кубани, которое могло бы прине*сти значащий доход, если бы находилось в лучшем устройстве, и в коем вероятно не успевают от беспрестанного их нахождения на службе»9. Преобладающее значение земледельческих занятий в экономической жизни казака составило затем характерную черту и станиц, водворенных на Новой Линии. Тут действовали те же причины, что и на Старой Линии, причем военные условия требовали еще большей скученности населения в крупных пунктах, а земли местами представляли такой глубокий и тучный чернозем, какого не было на Старой Линии. Последующая жизнь казачества, при других уже совершенно благоприятных внешних условиях, вполне оправдала важное хозяйственное значение земледелия для обеих Линий. Старая и Новая Линии продолжают оставаться наиболее земледельческими местностями в Кубанской области.

Составившись из двух национальностей — великорусской и малорусской, с господствующим преобладанием первой, линейное казачество получило, однако, одну общую и весьма определенную физиономию в сословном отношении. Здесь не было даже той сословной дифференцировки, какая проявилась в Черноморском войске с первых шагов его са*мостоятельного существования. Казачья старшина вышла хотя и из среды своих же казаков, но была значительно мало-численнее Черноморской. Линейные казаки не имели затем ни своего казачьего духовенства, ни торгового сословия. Тем не менее, несмотря на все это, между линейцами как прежде, гак и теперь замечалась и замечается своего рода раздвоенность. Это видно прежде всего на религиозных верованиях казаков. Очень многие казаки-великороссы оказались последователями староверия, между тем как другая часть тех же казаков и в особенности казаки-малороссы явились представителями православия. Этнографические особенности | обеих национальностей в свою очередь наложили резкий отпечаток на разные части населения. В некоторых станицах, как, напр., в Воронежской, до сих еще, по-видимому, идет борьба двух этнографических начал — великорусского и малорусского, и само население под влиянием этой борьбы получило смешанную, двойную окраску; образовалось нечто среднее между великороссами и малороссами; язык, бытовая обстановка, некоторые обычаи и пр. носят такой именно двойственный характер. Наряду с этим, как на Старой, так и на Новой Линиях часто в одной и той же станице можно одинаково встретить и типичного великоросса, и «завзятого хохла». Племенная разношерстность казачьего населения сказывается таким образом очень резко еще и теперь. Будущему, следовательно, предстоит еще многое переработать, сгладить, унивелировать, объединить, так как смешанное и без того население с каждым годом мешается все больше и больше, благодаря бракам между малороссами и великороссами, одновременному изменению некоторых экономических условий и быта, общему росту культурных потребностей и т.п.

Что касается народного образования, то линейное казаче*ство дало в этом отношении далеко меньше, чем черноморское. В первое время существования казачества школ совсем не было. Только с конца тридцатых годов появились первые попытки в этом роде. Так, в 1833 году были открыты две школы — Новомарьевская и Сенгилеевская. Дальнейшее открытие школ подвигалось очень туго. Впоследствии образовались так называемые бригадные и полковые училища; возникло также несколько школ на станичные средства. Но многие из этих попыток не шли дальше канцелярщины и формализма. Школьное дело, по-видимому, не имело надлежащей точки опоры и не шло путем прогрессивного развития; линейные казаки не сделали ни одного шага в этом направлении, не попытавшись завести среднеобразовательных учебных заведений.




Правда, несомненно, что в среде населения тлела, как искра, потребность в грамоте. Весьма возможно также, что, помимо общеизвестных официальных школ, у населения были свои частные школы, о существовании которых не знало начальство. По крайней мере старообрядцы были прямо заинтересованы в этом и, без всякого сомнения, могли иметь свои особые школы, как это всегда и всюду практиковалось у представителей «древнего благочестия». Но при всем том ни рядовое казачество, ни даже его чиновные представители не выказали того стремления к просвещению, каким заявили себя черноморцы. Между тем как у последних, кроме начальных школ, в 1826 году уже была основана гимназия, у первых в то время не существо*вало еще никаких школ. Да и вообще школьное дело утверди*лось окончательно в линейных станицах лишь с присоедине*нием Линейного войска к Черноморскому.

[Lian]

Борьба с горцами и характерные ее эпизоды. Часть 12

Скрытый текст:

Будучи поселены рядом с черноморцами, линейные казаки являлись пограничной стражей на Кавказской линии вдоль верхней части Кубани и по направлению к Тереку. Сле*довательно, старолинейные полки (Кубанский, Кавказский и Хоперский) занимали в этом отношении только промежу*точное звено, начиная от Воронежской станицы и оканчивая верховьями Кумы до Бекешевской и Суворовской станиц. Позже была выдвинута по Лабе, почти в перпендикулярном направлении к Кубани, новая, Лабинская линия, занятая так*же линейными казаками. В общем линейным казакам при*ходилось сторожить границы от горцев на таком же прибли*зительно протяжении, как и черноморцам. Но характер по*граничной местности у Линейного войска был уже не тот, что вЧерномориии. Кубань здесь текла одиноким руслом, и чем ближе к Эльбрусу, тем более узким и удобопереходимым; об*ширных болот, лиманов и плавней, как в нижнем течении Кубани, здесь совсем не было; таким образом, местность тут носила совершенно открытый и удобный для нападения боль*шими скопищами на линию характер. Это, естественно, дол*жно было отразиться на самой организации военной защиты Линии. Казаки не только сконцентрированнее селились, но и сконцентрированнее должны были действовать против гор*цев; от линейцев требовались вообще быстрота и подвижность, чем отличались набеги горцев; .динеец, при указанных обстоятельствах, должен был усвоить качества противника, чтобы быть умелым соперником горца. По той же причине Линейное войско состояло исключительно из одних конных казаков; пехоты, подобно тому, как это велось у черноморцев, здесь совсем не было; хороший конь и хороший наездник стояли на первом плане в силу необходимости, условий борьбы. Вот какое различие проводит в этом отношении между черноморцами и линейцами казак-писатель:

«Совокупность всех главных родов оружия, а особенно не*утомимость, стойкость и отличная стрельба пехоты сообщают Черноморскому войску в войне с горцами значительную самостоятельность: оно в состоянии содержать полевые укрепления в самом сердце непокоренного населения гор, и делать легкие экспедиции в горы без поддержки другими войсками. На всем протяжении линии от Анапы до ,Усть-Лабы по нескольку лет сряду не бывает регулярных войск. Отдавая должную справедливость пехоте этого боевого и трудового войска, следует заметить, что конный черноморский казак уступает пальму превосходства своему соседу и сподвижнику — кав*казскому линейному казаку. Отчего? — Вот вопрос, на кото*рый нельзя отвечать в немногих словах. Ограничимся указа*нием на обстоятельства более очевидные. Отличительные ли черты местности, или первобытные распорядки и привычки
внесли разницу в образ содержания одной и той же линии кав*казскими и черноморскими казаками. У первых сжатость, под*вижность и налет, а оттуда сила удара, если противник под него подвернулся, если же увернулся — промах; у последних — растянутость, раздробленность и неподвижное выжидание неприятельского нападения на всех пунктах, где только оно признается возможным и вероятным. Там гонка за зверем, вышедшим на чистое место, а здесь облава, в закрытом месте, на зверя еще неподнятого. У кавказцев вход черкесу подчас широк да выход тесен, а у черноморцев наоборот. Лучший судья — опыт, обнаруживает недостатки и той и другой системы. Была темная ночь или был туманный день: кавказцы (линейцы) поздновато заметили неприятеля и налетели, когда уж след его простыл, —а поспей они вовремя —несдобровать бы хищнику; черноморцы рано заметили, нащупали на самой переправе и следили неприятеля да ничего ему не доказали. Вообще же, если Кавказская линия часто пропускает хищников в широкие ворота между своими сильными "лезертами", то еще чаще накрывает и поражает или, по принятому в кордонных донесениях выражению, "наказывает" их: а Черноморская линия, с густой, но тонкой цепью своих бикетов и залог, только замечает, останавливает и заставляет воротиться без успеха, но не I оказывает хищников. Из двух горцев, возвратившихся в одно время с кавказской и черноморской линии, один говорит: "благодарение Аллаху, едва-едва убрался", а другой: "не удалось — надо еще отправиться"»10.

Итак, говоря короче, война черноморцев с горцами была человечнее войны линейцев с теми же горцами. Первые боль*ше сторожили, чем дрались, а вторые, наоборот, больше дра-л ись, чем сторожили, — и это различие в образе действий зависело от различных систем обороны пограничной линии.

Тем не менее линейцы, как и черноморцы, придерживались одного и того же характера укреплений линии. Кордон и пикет играли здесь свою обычную роль. Служба на этих укреплениях дополнялась службой в разъездах и на залогах. Наряду с этим, в военных действиях Линейного войска все*гда принимали видное участие регулярные войска. И при за*щите станиц или укреплений и при наступательных действи*ях против горцев вместе с линейцами несли ту же службу и солдаты; начальниками линии были большей частью не ка*зачьи офицеры, а представители регулярной армии; пехота всегда состояла исключительно из одних солдат; артиллерия и кавалерия регулярной армии также входила в состав отря*дов, охранявших Кавказскую пограничную линию. Все это только еще резче выделяло специальную службу Линейного казачества, как легкой и вместе сильной, стремительной ка*валерии, которая не только могла поспорить в наездничестве с горцами, но и всегда имела над ними наделе преимущество. Линейцы были в этом отношении учениками горцев, но, благодаря русской армии, оружию и средствам за своей спиной, пошли значительно дальше своих учителей... Основные приемы партизанской войны, одежу, кавалерийскую выправку, даже характер вооружения — все это линеец перенял у горца. Одним словом, линеец был тот же черкес, но только русской национальности.

Как и у черноморцев, у линейных казаков были свои плас*туны, но, подобно остальным казакам, они служили также на лошадях и представляли собой едва ли не самых выдающихся наездников, хорошо знакомых к тому же со всеми тонкостями разъездной и разведочной службы. Их розыски за Кубанью и способы ведения разведок заметно опять-таки разнились от розысков и разведок черноморских пластунов. Пластун-ли-неец практиковал все те приемы, что и черноморец, но при этом имел много и своего собственного. Так, пластун-линеец ухитрялся пробираться за Кубань на лошади, заводил здесь знакомства и «кунаков» (приятелей) между горцами и не брезгал подкупом там, где представлялась к тому возможность. Чтобы охарактеризовать деятельность линейного пластуна с этой стороны, нелишне будет привести здесь два-три примера из военной жизни этого рода казаков, переданных в печати казачьим офицером Аполлоном Шпаковским.

Однажды, рассказывает в своих «Записках старого казака» этот офицер, три пластуна — Зимовин, Короткое и Ма-моков пробрались для разведок в верховья Лабы, в тамовские и баговские аулы. В Баговском ауле у Короткова был «кунак», к которому Короткое отправился один, без товарищей. Но кунак на этот раз изменил и выдал аулу пластуна. Короткова горцы захватили спящим в сакле приятеля и посадили в черкесскую тюрьму, т.е. в глубокую яму, на цепь, намерева*ясь впоследствии отдать его на суд Магомет-Амина. Но здесь нелишне будет сделать небольшое отступление. Упомянувши раз имя Магомет-Амина, нельзя не остановиться на этой личности, игравшей в течение 10 лет весьма важную роль в борьбе казаков с горцами. Магомет-Амин родился в Дагестане около 1818 года; 11 лет он лишился отца, а 17 поступил в число мюридов известного Шамиля. Шамиль сначала не придавал значения молодому мюриду. Когда горцы Западного Кавказа просили имама дать им особого наиба и когда наиболее видные из сподвижников имама отказались от такой чести, Шамиль назначил наибом Западного Кавказа Магомет-Амина, предложившего имаму свои услуги. События, однако, показали, что Магомет-Амин был далеко не заурядной личностью. Уступая по таланту Шамилю и не отличаясь военными способностями, Магомет-Амин представлял собой, тем не менее, видного политического деятеля. Два раза он сумел объединить под своей властью всех горцев Западного Кавказа, неоднократно привлекал на свою сторону мирных горцев и, уклоняясь вообще от столкновений с русскими войсками, сильно тормозил покорение Западного Кавказа... Продолжим теперь далее рассказ Шпаковского о похождениях пласту*нов. Товарищи, что называется, «потеряли следы» Короткова и не знали, что с ним сталось. Случайно им удалось подслушать разговор двух горцев об участи Короткова. Пластуны порешили во что бы то ни стало выручить товарища из неволи. Ночью они «прокрались» к аулу, в котором находился Короткое, и начали «подавать голос» узнику условленным заранее «пугу-пугу», подражая крику филина. Короткое в свою очередь ответил, но так громко закричал и загремел цепями на радости, что разбудил спавшего горца-сторожа. Раздраженный горец, не разобравши, в чем дело, с сердцем ударил Короткова прикладом ружья в отместку за нарушенный сон... Между тем крики филина звучали все ближе и ближе к яме. Короткое притаился и боялся малейшим движением выдать себя, так как сторож-горец мог догадаться о причине крика и поднять тревогу, а тогда плохо пришлось бы не только ему, но и товарищам. К счастью для пластунов, горец вылез из ямы и отправился в саклю за сменой. В это время пластуны подобрались к самой яме и, в ответ на «пугу-пугу», услышали, что товарищ их в яме и что лестница в яму распо*ложена с левой ее стороны. Пластуны забрались немедленно к товарищу и начали освобождать его от цепей. Скоро, однако, послышались шаги, а затем и голоса двух горцев. Пока горцы раздраженно бранились, пластуны приготовились к встрече и стали у лестницы. Но вот один из горцев начал спускаться в яму на обычное место сторожа. Пластуны, выждавши момент, поразили его сразу двумя кинжалами; горец не смог даже крикнуть и со стоном свалился на дно ямы. Оставшийся наверху сторож, услышавши шум и предположивши, что товарищ его оступился и упал, осведомился, что случилось с ним. Пластун Мамоков, отлично говорившей на местном горском наречии, с бранью звал его к себе на помощь, объясняя, что оборвавшись с бревна, он ушиб себе ногу и не может подняться. Обманутый, благодаря царившему в глубокой четырехсаженной яме шуму, горец полез к товарищу и также поплатился жизнью. Тогда пластуны освободили товарища от цепей и, захвативши оружие убитых горцев, поспешили выбраться из ямы. Но освобожденный Короткое не захотел ограничиться смертью двух горцев; он уговорил товарищей отмстить изменнику-кунаку. Пластуны подожгли саклю кунака. Пожар, однако, стал распространяться и на другие сакли и строения. «Поднялась тревога в загоревшемся ауле... Никто из горцев не обращал внимания на казаков, счи*тая их по костюму за своих; каждый хозяин старался отсто*ять и спасти свое имущество. Из подожженной сакли, пы*лавшей в развал, вдруг выскочил полузадохшийся горец — и, вместо огня и дыма, нашел смерть за измену от кинжала кунака... Все это так быстро совершилось, что пластуны, не замеченные никем, поживясь в суматохе, успели выбраться за аул, откуда и пустились "задковать" по лесу. Поравняв*шись с аульным кладбищем, поросшим густым кустарником, они заслышали конский топот. Пластуны тотчас же залегли и кусты, откуда вскоре увидели едущего навстречу горца, вед*шего трех лошадей в заводу». Мамоков кинжалом наповал убил горца. Пластуны уселись на лошадей и пустились до*мой. «Около полудня они были уже в Надеждинском укреп*лении (на месте нынешней Сторожевой станицы). Здесь они явились к начальнику зеленчугской линии — полковнику Попандопулло, которому Короткое, рассказав свое приклю*чение, доложил, что дня два назад в аул приезжал тамовский старшина Багир, который, не подозревая, а главное не опаса*ясь пленника, знавшего отлично горские наречия, разгова*ривал с аульными стариками и звал из аула джигитов для набега на Зеленчугскую линию. К этому Короткое присое*динил, что уже более 2000 горцев готовы сесть на коня, а не менее этого числа пеших, что пошли к Надежинскому, чтобы обложить его, пока соберутся все для совместной "ата-ковки". Сведения эти, хотя и не столь определительно, уже были сообщены горскими лазутчиками полковнику, почему он, поблагодарив пластунов, угостив их и щедро наградивши, приказал им поспешить на свою линию и доставить бумаги нашему начальнику линии. Зашили пластуны в папахи данные им "грамотки", потом, продав на форштате укрепления одного коня, они купили два седла, позапаслись чем следовало, и отправились в путь. На свету, пробираясь Псеменским лесом, они столкнулись с пластунами Демоко-вым, Мезенцовым и Левченко, которые приготовились было из засады угостить друзей, приняв их за "татарву", да скоро "спознали" друг друга. И вот, поменявшись и доброй чаркой "горилки" (водки), и своими сведениями, все вместе поехали на линию»11.

Этот сказочный и вместе дерзкий случай с пластунами, рассказанный лицом, которому не доверять никак нельзя, настолько характерен сам по себе, что не требует никаких пояснений и дополнений. А вот другой случай, действующим лицом в котором был уже сам Шпаковский.

В другое время, рассказывает этот чиновный пластун, посланные на разведку пластуны не принесли никаких све*дений о положении дел у горцев. Между тем кажущееся спо*койствие горцев было, по-видимому, зловещим признаком. Магомет-Амин, несомненно, держал в секрете даже от горцев свои намерения. «Прошло около двух недель, а на линии ни одного происшествия, ни одного появления даже мелкой партии... Начальник линии В-в (вероятно, генерал-майор Волков) во время обеда, разговорясь об этой тишине и о так сильно его озабочивавшем спокойствии горцев, обратился ко мне не с приказанием начальника, а как к боевому помощнику, на которого не раз полагался. "Тишина меня тревожит; она недаром... Съезди ты сам на разведку со своими Манд-руйкой и Запорожцем — вы трое стоите доброго десятка пластунов". Этот лестный отзыв не мог попасть лучше в цель... И в тот же вечер мы втроем были уже за Лабой. За трое суток немало мы вымотали коней. Побывали в долинах и в ущельях Черных гор, среди которых находились большею частью ставки шейха; побывали мы и наТеректли-мектеп (на реке Белой, главное место судилища и сбора влиятельных лиц для секретных совещаний); повидались тайком, по условным знакам, с кунаками-лазутчиками; но мало узнали толкового, а тем более положительного о намерениях Амина, сильно влиявшего на умы горцев... Я решился послать Мандруйку пешим в аул к султану Ерыкову. Султан — давнишний плутяга, для которого "бакшиш" или "пекшешь", т.е. подарок деньгами или вещью, были главными двигателями. Он несколько раз был прощаем и награждаем чинами от нашего правительства, и в последний раз, до побега в горы, был штаб-ротмистром, прикомандированным к нашей бригаде, и даже командовал сотней. Он меня любил и уважал по-своему, и я решился положиться на него и разузнать о положении дела, как от личности вполне влиятельной в горах и конкурировавшей с шейхом. Султан был истый прототип, под который подходят все люди подобного характера. В этом атлете соединялись природный ум, удивительная сметливость, безумная отвага, беспример*ная самонадеянность, чисто горская удаль, отсутствие вся*ких, как говорят французы, scrupules de conscience (угрызе*ний совести. — Прим. ред.), инстинктивная доброта сердца дикаря, который свирепеет и готов на все, если его раздра*жить, и сейчас же забывает зло, если не видит сопротивления (кстати заметить, что он воспитывался в одном из наших кадетских корпусов, и потому был более развит сравнительно с его земляками). К свету вернулся Мандруйко (его лично и хорошо знал султан), и сказал, что Ерыков принял с благодарностью посланные ему от имени В-ва часы, и увидится со мною ночью с глазу на глаз в Уракаевском ущелье, близ Пшедаха (священное дерево). Место было знакомое и опасаться засады было бы смешно после моего обращения к личности, здесь обрисованной. Оставив товарищей пластунов с лошадьми в лесу, я пробрался версты полторы кустами и густой травой и притаился у ствола векового пшедаха. Ночь была чернее тюрьмы; порывистый ветер гнал валуны туч, нависших свинцовыми слоями и бросавших мелкие дождевые капли, проникавшие до костей, от которых намокшая бурка немного спадала... В темноте слух, а не глаз, больше настороже; и, невольно сжимая рукоять кинжала, я ждал этого tete a tete... Около полуночи защекотала горная курочка и затем три раза крикнул горный беркут: это были условные сигналы нашей встречи. Подвыл я шакалом в ответ и так жалобно, что само*му стало смешно. Вскоре зашелестела трава под осторожной, но твердой походкой, и султан дружески пожал мне руку со словами: "ты все такой же, мой Аполлон, такой же джигит, очертя голову, и такой же неизменный товарищ! Что тебе хочется знать, спрашивай; дл я тебя и В-ва у меня нет заветного, нет тайн, да и что мне наши шакалы и кроты, когда я уже обрусел"... Более часу беседовали мы, как старые друзья, и много узнал я сокровенных тайн ненавистного душе султана, Амин-Магомета с его клевретами. Тишина была недаром предвестницей того урагана, который едва не разразился на линии 14 мая 1851 года»12. Несмотря на то что незадолго перед тем русские разорили один из аулов, принадлежавших султану Ерыкову, ненависть последнего к Магомет-Амину была так велика, что он без колебания выдал Шпаковскому все, что знал о намерениях шейха. Хотя Магомет-Амин и не доверял султану, величая его заглазно «туарек», т.е. вероот*ступник, но окольными путями султану все-таки удалось уз*нать, что Магомет-Амин собирал тайком, в одиночку на Мок-теп всех влиятельных личностей; здесь шли совещания о семнадцати аулах бесленеевдев, водворившихся года три пред тем на реке Урупе в черте русских владений, но завязавших сношение с Магомет-Амином чрез особых агентов. Готовилось, по-видимому, грозное нападение на линию в связи с возмущением бесленеевцев. В заключение Шпаковский передал султану от имени В-ва десять туманов (персидская золотая монета. — Прим. ред.), т.е. полуимпериалов (русская золотая монета, эквивалентная туману. — Прим. ред.). «Дружески, — говорит рассказчик, — расстались мы, обещая друг другу, при первой открытой встрече, всадить ловко пулю или помериться шашкой, но тем не менее всегда оставаться, как были, друзьями... Запасшись, насколько возможно было, разнородными сведениями от султана, так важными для линии по последствиям, я решился еще попытать счастья: не удастся ли перехватить кого-либо из старшин, князей или дове*ренных узденей, которых личности хотя и были нам незнако*мы, но их легко можно отличить по доброму коню, по богато*му вооружению и одежде. С этой целью мы отправились на поиск и засаду по дороге на Мектеп. Целые сутки напрасного ожидания не отняли у нас охоты поджидать и добыть языка, а как всему бывает конец, то и мы дождались в награду терпению»13... Утром казаки заметили четырех всадников и решились пристрелить их. Казаков было хотя и трое, но каждый имел по два выстрела в нарезной пластунской двустволке. «Сверкнули выстрелы и трое из горцев свалились, как снопы; четвертый, ехавший поодаль, хотя сильно покачнулся в седле, но быстро справясь, полетел птицей»... Один из пластунов бросился было догонять горца и уже совершенно было настиг его, но в это время упала лошадь под пластуном — и горец ускользнул от преследования. Между тем Шпаковский с другим пластуном, стащивши убитых с дороги в кусты и забравши лошадей и лучшее оружие, отправились вслед за погоней. Версты чрез четыре от места происшествия они нашли товарища «с запекшейся от крови рыжей бородой и с подбитым глазом, следствием падения с лошадью». Между тем и положение пластунов было критическое; с минуты на минуту они должны были ждать погони со стороны черкес и верной смерти в случае удачи горцев. Нужно было скрыть следы («сакму»). Пластуны, посоветовавшись, решили переплыть за р. Белую и по устью притока Ендркж проехали водой до «шавдона», т.е. большого топкого болота, чтобы горские охотничьи собаки, приученные к отысканию следов, сбились с толку. До наступления ночи пластуны ловко избегали горс*кой погони, зорко следя с деревьев и круч за черкесами, бла*годаря хорошему знакомству пластуна Мандруйко с местно*стью. Беглецы приблизились к Майкопскому ущелью, но здесь их ждала беда. При лунном свете пластуны заметили несколько темных теней возле скал ущелья, в самой средине дороги, по которой предстояло проезжать казакам. Тогда Мандруйко свернул направо в долину и привел товарищей к знакомому ему полуразрушенному кошу. Здесь пластуны ос*тановились. Чтобы лошади не выдали беглецов ржанием, пос*ледние стянули им верхние губы ремешками и коротко при*вязали к деревьям. Пока пластуны выясняли свое положе*ние, Шпаковский, облокотясь на сук дерева, не почувствовал даже, как вздремнул, утомленный долгой бессонницей. Мандруйко разбудил своего начальника и предложил ему объехать ущелье. Но едва они проехали около 200 шагов от коша, как раздался выстрел и просвистела пуля. По предложению Мандруйка, казаки поскакали зигзагами, чтобы лучше избежать выстрелов, которые могли посылать засевшие горцы «по слуху» на топот лошадей. Выстрелы, действительно, хоть и не частые, время от времени повторялись. Одна из лошадей, бывшая в поводу у Мандруйки, была убита. Пальба между тем учащалась, и Мандруйко, высказавши предположение о том, что горцы окружили казаков со всех сторон, предложил идти напролом. Казаки двинулись вперед. Однако выстрелы по-прежнему продолжались, и на одном из кошей залаяла собака. Положение становилось безвыходным; даже Манд*руйко спасовал. «Но Запорожец, до сей поры не проронив*ший почти ни одного словечка, и, как видно, вполне одобряв*ший все распоряжения Мандруйки, разрешил задачу. Он сво*ими рысьими глазами рассмотрел близость густого леса». Указавши на это обстоятельство, он пустился вскачь в лес, а за ним последовали Шпаковский и Мандруйко. Раздалось еще несколько неудачных выстрелов, но пластуны благополучно успели укрыться в лесу. «Больше часу, — говорит Шпаковский, — или нам так показалось, мы пробирались по трущобам, переехали какие-то два протока, и блестящий утренний свет осенил нас на высоте, окруженной густым лесом. Осмотрелся Мандруйко, немного сконфуженный и молчавший все время нашего бегства, хотя и не славного, да зато здорового, и сказал: "Толку будет мало, если мы еще останемся в горах. Мы открыты и "языка" не доставим, а пожалуй поплатимся головами. Надо вернуться домой, и если вы согласны, то к ночи мы дома". Против этой логики возражать было бы нелепо. Кони наши притупели за шесть дней, не выходя из-под седла, голодая и нередко целый день оставаясь без воды. Да и мы, питаясь почти одной "пастромой", т.е. вяленым мясом, да чаркой-другой "горилки", почти без сна, тоже крепко повыбились из сил. Решили: возвратиться на линию»14.

Таковы были похождения линейных пластунов за Кубанью, их передовая, разведочная служба, со всеми ее ужасами и неподкрашенной действительностью. Если допустить, что в приведенных выше рассказах местами очень сгущены краски и подробности отдаются утрировкою, то, при несомненной откровенности и даже наивности этих рассказов, в них во всяком случае заключается много характерного и знаменательного. Безумная отвага, железные нервы, удивительная находчивость, быстрая, кровавая расправа с противником, собственное самопожертвование спорят и соперничают в действиях линейного пластуна. Пластун был беспощадным, жестоким воином, именем которого горцы пугали своих детей, но вместе с тем каждый шаг своей разрушительной деятельности он совершал с риском собственной жизни. Не всегда похождения пластунов сходили так благополучно, как в приведенных случаях; и пластунскую кровь проливали горцы, как проливали черкесскую пластуны. То была война с ее бесчеловечием и кровавыми жертвами, в которой линейный пластун участвовал в роли разведчика, застрельщика, передового бойца. То была тяжелая и с точки зрения мирной гражданской жизни преступная деятельность, но, благодаря этой кровавой деятельности, часто сохранялись жизнь и спокойствие многих и многих существ, причастных и непричастных войне. Таковы, одним словом, были веления суровой действительности.

[Lian]

Борьба с горцами и характерные ее эпизоды. Часть 13

Скрытый текст:

Под влиянием той же суровой действительности, передовая служба и остальных казаков была здесь тяжелее, чем у чер*номорцев. Открытые места требовали большой сторожкости. Так как горцы нападали на линию более или менее значитель*ными шайками и скопищами, то казакам весьма важно было вовремя узнать о движении неприятеля и проследить то на*правление, которое он намерен был принять, — и вот эта именно задача и возлагалась на «разъезды», «секреты» и «залоги». Разъезды представляли собой дневные патрули, секреты составляли на кавказской линии то же, что залога на черноморской, т.е. ночные караулы и засады у самой линии, и, наконец, залогой называлось нечто вроде рекогносцировочной партии (разведгруппы. — Прим. ред.). Вот как характеризует этот вид разъездной службы Шпаковский. "Залога" или "конная засада" — это одна из трудных и опасных служб на пограничной линии с неприятелем. На залогу выбирались преимущественно старые и опытные казаки, имевшие сильных и резвых коней. Залога высылалась лишь в тех случаях, когда неизвестно было, где и в каком месте неприятель намеревался пройти по*граничную линию. Обязанность залоги состояла в том, чтобы скрытно и зорко следить за появлением врага. Здесь первую роль играла местность: и она-то указывает способ укрытия от зоркости неприятеля. Для этой цели выбирались переправы на реках и вообще на местностях, представлявших естественную или искусственную преграду. Пропустить появившегося врага в наши пределы, следить скрытно за всеми его движениями, высмотреть его силу и численность и, наблюдая направление пути, давать знать на ближайший пункт посылкою одного или двух казаков до тех пор, пока обрисуется принятое неприятелем направление — таковы были обязанности залоги. Очевидно, что она требовала от казаков большой сметливости и от*личного знания местности»15

Здесь нелишне будет иллюстрировать эту характеристику казачьей службы на залогах следующим случаем. В конце апреля 1847 года начальнику лабинской линии полковнику Волкову было сообщено, что Магомет-Амин собирал значи*тельные партии горцев, чтобы пробраться за Кубань. Шейх имел в виду лично стать во главе всего скопища, и поэтому держал в секрете как место переправы чрез Лабу, так и пункт общего сборища после переправы. Ввиду этого по Лабинской линии требовалась особенно сильная осторожность и осмотрительность. Начальник линии приказал запереть станицы, посты и укрепления, прекратить на время полевые работы, остановить движение колонн, усилить дневные разъезды, выставить залоги и посылать на ночь сильные секреты, располагая их непрерывной цепью. Одна из залог, состоявшая из 20 казаков под командой старого и опытного урядника Солодухина, была назначена занять урочище «Дубки», близ устья р. Ходз. Это было очень важное для наблюдения место. Закрытая местность, густой лес и множество длинных кос по Лабе с сплошными зарослями представляли здесь удобства одинаково как для наблюдения за неприятелем, так и для того, чтобы хорошо скрыться этому последнему. Двое суток залога Солодухина стояла на Дубках; днем казаки сторожили свой пост спешенными, держа лошадей в поводу, а ночью напролет проводили в седле. На третий день под вечер один из казаков заметил горцев. Солодухин немедленно послал донесение начальнику линии, а сам, взявши с собою четырех казаков и оставивши остальных на месте, отправился выслеживать не*приятеля. Пока заходило солнце, Солодухин успел высмот*реть горцев и даже определить приблизительно численность партии в 200 человек. Оставивши на этом новом месте на*блюдения двух казаков для надзора за врагом, урядник воро*тился к команде, послал еще одного гонца к генералу Волко*ву с добытыми сведениями и переправился с командой за Лабу. Расположивши команду в скрытном месте, сам урядник с двумя казаками стал следить сзади за неприятельским отрядом, переправился вместе с ним через воду и скрылся в лесу. Хорошее знание черкесского языка помогло Солодухину узнать из долетавших к нему разговоров горцев, что в ту же ночь другая партия горцев должна была переправиться чрез Лабу выше Ахмет-горского укрепления. С этими вестями был снова послан казак к начальнику линии. Поручив шести казакам следить за открытой партией, Солодухин с командой остался на броду. Перед светом туман до того сгустился, что всадники с трудом могли различать головы собственных лошадей. Между тем по всплеску воды в реке казаки слышали, что началась переправа через Лабу еще какой-то новой партии. Со стороны казаков требовалась большая ловкость, чтобы определить силы неприятеля, не наткнувшись на него в тумане. «Четыре казака и Солодухин поползли, как змеи, и притаились за камнями и за пнями у въезда. Они насчитали еще до 50 всадников с одним большим значком, почему Солодухин заключил, что это ехал или сам Магомет-Амин, или кто-нибудь из князей, старшин или первостатейных вожаков»16. Пославши новое известие в станицу, Солодухин назначил пятерых казаков следить и за этой партией, а сам с остальной частью команды остался на броду до рассвета. Казаки прекрасно проследили движение обоих партий до самой Кубани. Как эти партии, так и четыре других, переправившихся чрез Лабу в иных местах, соединились все вместе на переправе чрез Кубань близ Николаевской станицы и образовали отряд в 2000 человек. Горцы в таком числе нарочито были пропущены внутрь казачьих владений верст за 100 от Лабинской линии. Всем скопищем никем нетронутые черкесы напали на станицу Сенгилеевскую, лежащую в 25 верстах от г. Ставрополя; но здесь они были встречены заранее подготовленными войсками, разбиты и преследуемы за Кубань до Тегеней.

Собственно боевая служба линейного казачества слагалась, как и у черноморцев, с отражения горцев и походов в горы. Трудно сказать, на что больше тратились силы казачества. Набеги горцев, походы русских войск в горы и вообще взаимные столкновения между казаками и горцами были очень часты и повсеместны. И не всегда счастье сопутство*вало казаку. Хотя и не часто, но горцам удавалось наносить существенные уроны казачьему населению. Особенно силь*но страдали станицы и селения, прилегавшие к г. Ставропо*лю. Так, в 1807 году партия горцев в 200 человек напала на Сенгилеевку, бывшую тогда еще крестьянским селением. Село было разграблено, 34 человека из жителей были убиты, утоплены и сожжены живыми, 24 ранены и 102 взято в плен; более двух тысяч голов рогатого скота и лошадей также стали добычей горцев. Не прошло и месяца после этого случая, как новая партия горцев напала на Воровсколескую станицу и увела в плен более 200 казаков. Осенью горцы угнали более тысячи лошадей, захваченных по р. Егорлыку, и нанесли значительный урон донцам, пытавшимся отбить лошадей. Вскоре затем (7 ноября) еще одна особенно многочисленная партия горцев, соединившись с кабардинцами, пробралась в Ставропольский уезд и совершенно разрушила богатое селение Каменнобродское, также не бывшее еще тогда казачьей станицей. Горцы произвели страшную резню в церкви, куда укрылась часть жителей; около 130 душ обоего пола оказалось убитыми в селе, 350 человек было уведено в плен, весь скот угнан, хутора сожжены, озимые посевы вытоптаны. Впоследствии, по мере того как усиливалось линейное казачество, такие резкие случаи набегов и грабежи менее удавались горцам. Однако горцы не переставали тревожить передовые ста*ницы вплоть до покорения Западного Кавказа в 1864 году. Чем дальше внутрь гор от Кубани и Лабы распространялась казачья колонизация, тем все в лучшие и лучшие условия ста*новились старые станицы; тяжесть разбойничьих набегов падал а на вновь устроившиеся станицы. Горцы угоняли скот, брали в плен население, нападали на казачьи станицы, беспокоили караулы и отряды и вообще с ожесточением уступали каждую пядь своих владений, мстя колонизаторам края при всяком случае. Щпаковский, как очевидец и ближай*ший участник в этой беспрерывной борьбе казаков с горца*ми, передает в своих записках несколько очень характерных для описываемого времени случаев.

Однажды во вновь устраивавшейся станице Урупской четырнадцатилетний сын войскового старшины Склярова был послан последним на двух подводах с «драбантой», т.е. казаком-денщиком, за нарубленным для построек лесом. Лес был вблизи станицы. Пока драбант возился с бревнами, маль*чик Скляров сидел у повозок и наигрывал на гармонике. Он так углубился в свою игру, что не заметил, как приблизились к нему человек десять горцев. Захвативши пару волов и при*вязавши рядом с ними Склярова, горцы направились вверх по р. Урупу. К вечеру партия с пленником пробралась далеко в глубь гор от станицы, вне возможности преследовать ее, и остановилась на ночлег. Уставшему и измученному мальчику были развязаны руки и предложены «чуреки» (лепешки) и жареное просо. Поевши, горцы пробовали поиграть на гар*монике, но так как игра выходила очень плохой, то Скляров взял гармонику и начал играть лезгинку. Горцам так понра*вилась игра, что они пустились плясать. До полуночи маль*чик потешал своей игрой джигитов, пел им песни, передраз*нивал армян и грузин, показывая, как коверкают они русские и горские слова. Горцы хохотали и стали обращаться с пленником, как с приятелем; ложась спать, они оставили его несвязанным в награду зато удовольствие, которое он им до*ставил. Мальчик, в свою очередь, лег и притворился крепко спящим, а сам зорко следил за караульным, сидевшим у кос*тра спиной к нему. Выбравши удобную минуту, Скляров ти*хонько вытащил кинжал из ножен спавшего близ него бейгуша, т.е. бедняка, осторожно подполз к караульному и, поднявшись на колена, сильным ударом кинжала в спину убил наповал горца. Захвативши затем оружие, пленник скрылся в лесную чащу; на другой день вечером он был дома.

В другое время жители станицы Зассовской, под прикрытием одной пехотной роты и сотни казаков, рубили лес. Вос*пользовавшись этим, поручик милиции Али-беи, служивший в качестве разведчика русских войск, привел партию горцев в 500 человек, которые напали на жителей и команду врасп*лох. Благодаря, однако, своевременно оказанной помощи Шпаковским с пластунами горцы были разбиты, причем пе*ребежчик Ал и-бей пробовал было застрелить Шпаковского в отмщение за скорую помощь, но, промахнувшись, сам пал от пули пластуна. Дело это, однако, обошлось русским в 50 че*ловек убитых и 70 раненых.

Еще печальнее по своим последствиям было дело под Шалохом4 мая 1850 года. Незначительный отряд под коман*дой донского полковника Ягодина был окружен скопищем горцев в 5000 человек в глубокой балке, известной под име*нем «чертового мешка», между Шалохом и Ахмет-горским укреплением. Занявши высоты, неприятель, под защитой гу*стого кустарника, сильно поражал ружейными выстрелами русский отряд и не выпускал его из котловины. Сбить горцев картечью с этой позиции не было возможности. Несмотря на то что орудия наводились под самим крайним углом, выстре*лы все-таки были неудачные; ружейной пальбе мешали кам*ни, кустарник и густая трава, прикрывавшие горцев. Четыре раза русские войска бросались напролом, стараясь взобраться на кручи и пробить себе дорогу чрез густую толпу неприятелей штыками, пиками и шашками; но всякий раз град камней и дружный залп горских винтовок отбрасывал храбрецов с большим уроном в котловину. Пользуясь своим численным превосходством, горцы, видимо, готовились броситься в шашки на отряд. Но в это время две сотни четвертой Ставропольской бригады, услышавши выстрелы на привале, бросились по направлению к сражению. Горцы, однако, послали против них скрытным путем засаду человек в тысячу. «Не ожидая, — говорит Шпаковский, — встретить на пути засады, сотни на скаку растянулись; казаки перегоняли друг друга. Сосредо*точив все свое внимание на выстрелы у "чертового мешка", бедняги вдруг были встречены залпом трех или четырех сот винтовок и дробью выстрелов по протяжению балки. Оба офицера были убиты наповал; большая часть казаков убиты или переранены, остальные смешались, оторопели: кто спе*шился, а кто поворотил коня в гору; но другой залп — и выс*какавшие из балки горцы положили шашками остальных людей. Нам все это было видно, как на ладони; но ни предуп*редить, ни выручить своих не было никакой возможности: мы сами были на шаг от той же участи. Гарнизоны укрепления Ахмет-Горского и поста Шалоховского, видя истребление ставропольских сотен с своих вышек, поспешили к нам на выручку. Едва раздались орудийные выстрелы, встрево*жившие атакующих нас горцев, Ягодин с шашкой наголо бросился вперед, и мы прорвали густые массы неприятеля, невзирая на град пуль, буквально нас осыпавших. Не удер*жали и кручи отчаянного прорыва. Орудия были вынесены почти на руках, и едва были установлены на окраине котло*вины, как запрыгала картечь по кучам сбившегося неприя*теля, попавшего в перекрестный артиллерийский огонь. От*хлынула масса, нас давившая, и мы примкнули кроте из Ах-мета и полуроте из Шалоха при двух орудиях подвижной гарнизонной артиллерии, соединившихся над «Чертовым мешком». Храбрый Ягодин не дал опомниться скопищу. Живо были направлены орудия на главную массу с фронта и в то же время пехота и казаки, после дружного залпа, бросились с обоих флангов, опрокинувши сборище в Лабу. Горцы, не ожидавшие такого оборота дела, до того смешались, что кучились и толпились по плаву, как отара баранов, и много, много унесла Лаба трупов джигитов их и коней. Жажда мести одушевляла весь отряд; едва можно было удержать солдат и казаков не бросаться в воду для преследования»17. Дорого обошлось это сражение обеим сторонам. Достаточно сказать, что из двух ставропольских сотен оказался живым только один молодой казак, весь порубленный и впоследствии ослепший от ран, но и этот казак потерял в бою отца и двух братьев.

Ровно чрез год, 14 мая 1851 года, между горцами и казаками вновь произошло одно из тех ужасных столкновений, которыми не богата даже история кавказских войн. Громаднейшее скопище под предводительством все того же Магомет-Амина перешло через Лабу и Уруп в мирные бесленеевские аулы и, захвативши их жителей с имуществом, двинулось с ними вверх по р. Урупу в горы. Русские войска под личным начальством начальника Лабинской линии полковника Волкова шли в виду горцев по другой стороне реки. В одном месте горцы, однако, переправились через Уруп и, пользуясь подавляющим численным превосходством, бросились на русские войска. Завязалась ожесточенная борьба. Девять раз горцы отчаянно кидались на левый фланг русского отряда, угрожая в то же время центру и правому флангу и, не обращая внимания на усиленный картечный и ружейный огонь, врубались в ряды солдат и казаков, но каждый раз были отбрасываемы штыками и шашками назад. Так дело шло с пяти часов утра до полудня. Затем, отступивши всей массой и показывая вид, что они намерены снова переправиться на другую сторону Урупа к оставленным там на арбах бесленеевцам, горцы неожиданно и дружно бросились на правый фланг. Удар был так неожидан и стремителен, что составлявшие правый фланг донцы дрогнули и поворотили коней назад. Но в то же время остальная часть войск употребила все усилия, чтобы выдержать этот новый натиск. Пока линейные казаки и донцы, поведенные снова в атаку лично Волковым, удерживали натиск горцев, артиллерия произвел а такое опустошение картечными выстрелами в рядах неприятеля, что последний не выдержал и показал тыл. Тогда казаки, не давши опомниться горцам, погнали их чрез Уруп, так что разбитые горцы бросили на произвол даже бесленеевцев. Но в свою очередь и победители были не в состоянии преследовать неприятеля как по своей малочисленности сравнительно с убегавшими горцами, так и вследствие крайнего утомления; к тому же артиллерийские лошади были большей частью перебиты, а заряды почти все вышли. Русский отряд ограничился только тем, что снова захватил переселявшихся бесленеевцев. Когда был и приведены в известность результаты этой победы, то оказалось, что у русских из 1750 человек, бывших в бою, убито и ранено до 600 человек и что неприятельских тел, найденных только на месте боя и брошенных при бегстве, насчитано было более полутора тысячи.

В такой-то военной школе воспитывались линейные казаки. Вечная борьба, беспрерывные тревоги и многочисленные кровавые столкновения с горцами выработали из этих казаков тех воинов, подвиги которых носят просто какой -то легендарный характер и всегда высоко ценились в военном мире.

Добавлено через 22 секунды

Скрытый текст:

В 1860 году было произведено существенное изменение в казачьих войсках на северном Кавказе. Взамен двух суще*ствовавших войск — Черноморского и Кавказского линейного, были образованы также два новые войска — Кубанское и Терское, но при этом к первому войску отошла значительная масть бывшего Кавказского казачества, именно: Старая и Новая Линии. С образованием Кубанской области в нынешних ее границах колонизация края не только не приостановилась, а напротив, была ведена еще с большей энергией и поспешностью. Это был последний акт правительственной колонизации. В короткое время, среди самых неблагоприятных военных условий, предгорья Кубанской области были покрыты целой сетью казачьих станиц на значительном пространстве и в небывалом до того количестве. В сущности, колонизация этой местности была громаднейшим заключительным сра-жением, которым окончилась семидесятилетняя борьба кубанских казаков с кавказскими горцами. Горцы проиграли тго сражение, но и казакам оно не легко далось. Одни из них должны были бросить насиженные, обогретые и обеспеченные места своих отцов и предков, чтобы идти в чужой край и насалить здесь новую жизнь под давлением непривычных есте*ственных условий и непреоборимых трудностей; другим суж*дено полечь костьми прежде, чем они успели не только начать насаждение этой новой жизни, но и даже стать сколько-нибудь прочно ногою на тех местах, которые вынужден был уступить им сложивший наконец оружие горец. Народ поэтически выразил этот вид колонизации в следующей песне:

Молодец девку исподманывал,

Исподманывал, подговаривал:

«Ты пойдем, девка,

К нам на Линию жить;

У нас да на Линии

Что Куржуп (Курджипс) да река

Вином протекла,

А река-то Л аба

Медом протекла;

По горам-то у нас, горам

Лежат камушки драгоценные,

Драгоценные, неоцененные».

— «Молодец! Девку не исподманывай!

Я сама там была

И сама-то видела,

Про все слышала:

Что Куржуп-то река

Кровью протекла,

А река-то Л аба

Горячей слЬзой,

По горам-то, горам

Лежат головы,

Все казацкие,

Молодецкие!»

Действительно, в описываемое время не только мужчины и молодцы, но и женщины, девушки, даже дети, одним словом, все население воочию видело, как под градом пуль и при потоках крови колонизовались предгорья Северного Кавказа.

Опираясь на опыт прошедшего, имевший место на Новой Линии, с одной стороны, и на военные требования, с другой, руководившие колонизацией Закубанья заняли и основали в течение 14 лет, под прикрытием военной силы, в связи с действиями военных отрядов, 83 пункта для крупных посе*лений. Колонизация началась с восточной стороны Кубанс*ких предгорий и, попавши в крайне неумелые руки главного распорядителя графа Евдокимова, на первых же порах встре*тила серьезные препятствия со стороны того населения, ко*торым предположено было колонизовать Закубанский край. С непростительной поспешностью, игнорируя хозяйственные соображения и расчеты, граф Евдокимов предположил первоначально переселить на Кубань шесть станиц из 5-й и 6-й бригад Кубанского казачьего войска и две из Черномории.

По этому проекту шесть первых станиц должны были сразу переселить из 1653 семейств всего населения 1397 семейств, т.е. почти 90 %, оставив временно на месте 256 семейств, а двум черноморским станицам предстояло дать 770 семейств. На новом местожительстве, среди враждебных народностей, эти поселенцы должны были образовать целых 17 станиц в неудобных местах и при непривычных естественных условиях. И все это имелось в виду совершить в течение года! Понятно, что такая невероятная ломка могла вконец разорить казаков, скопивших трудом и потом небольшие хозяйственные обзаведения на старом местожительстве. Застигнутые врасплох казаки, по обычаю русского народа, вошли с про*шениями и ходатайствами по начальству. Граф Евдокимов настаивал на приведении в исполнение проектированных им мер. Дело обострилось и едва не разрешилось кровавой раз*вязкой. Казаки не хотели слушать распоряжений начальства, и только благодаря личному участию Государя Императора Александра Николаевича неповиновение казаков не было по*ставлено им в вину и была изменена система колонизации. В конце концов графу Евдокимову пришлось самому же ис*править собственную свою ошибку. Неудачная попытка ко*лонизации Закубанского края целыми станицами по при*нуждению была заменена системой вызова охотников с определенным денежным вспомоществованием и порядком назначения станичными обществами известного количества своих членов по жребию.

Новые меры, по словам И.В. Бентковского, много по*трудившегося над группировкой материалов о колонизации всей вообще Кубанской области, дали и новые результаты. В 1861 же году было поселено в два приема 1736 семейств в 11 станицах, расположенных в верховьях Кубани и ее глав*нейших притоков по направлению к г. Майкопу. В следующем 1862 году колонизация приняла еще более широкие размеры: в этом году было основано уже 28 станиц в разных местах Закубанского края и в них водворено 4387 семейств переселенцев. В этом же году было утверждено положение о заселении предгорий западной части Северного Кавказа. Так как положением этим предоставлялось казакам-посе*ленцам, кроме известного денежного пособия и надела об*щинными землями, получение земель в частную собствен*ность, то мера эта привлекла немало охотников, желавших поселиться в Закубанском крае, как из среды Кубанского казачества, так и из войск Донского, Оренбургского, Ураль*ского и Терского. В числе других казаков переселились на Кубань и Азовские казаки, потомки тех самых запорожцев, которые бежали в Турцию в 1775 году при разрушении За*порожской Сечи, и которые в 1828 году ушли снова из Турции в Россию и были поселены в Екатеринославской губернии. Таким образом, в 1863 г. вновь было основано 20 станиц, с населением в 3541 семейство, и наконец в 1864г. 17 станиц и 7 поселков, с населением в 4417 семейств. В течение же всего четырехлетнего периода было основано, сле*довательно, 83 крупных казачьих поселений и в них поселе*но 14 081 семейство.

Самое расположение станиц находилось, конечно, в тесной связи с военными соображениями. Руководившие ко*лонизацией смотрели на закубанскую станицу прежде всего как на стратегический пункт, как на опорную точку при вытеснении горцев из самых крайних и неприступных угол*ков их местожительства. Поэтому одни из станиц, как Хамкетинская, Белореченская, Новодмитриевская, Абинская и пр., возникли на местах бывших уже здесь укреплений; при расположении других стратегическим соображениям часто отдавалось преимущество пред выгодами и расчетами эко*номическими. Точно также и самый состав переселенцев, как нельзя более, соответствовал все тем же военным целям. Казаки и вообще служило-военные элементы составили подавляющее большинство. Так из общей массы переселенцев 58,9 % приходилось на долю Кубанских каза*ков, 25,3 % на долю казаков из других войск и отставных солдат и только 15,8 % на долю государственных крестьян и других сословий. Одним словом, и на тех условиях, среди которых производилась колонизация Закубанского края, и на расположении станиц, и на самом составе переселенцев одинаково лежало влияние военных требований. Эко*номические промахи и недосмотры при такой колонизации неизбежны. И действительно, как видно из исследований Е.Д. Фелицына, очень многие станицы, напр., Псеменская, Мингрельская, Навагинская, Тубинская, Хребтовая, Сокрайская и др. впоследствии были совсем снесены и рас*селены, другие и теперь еще испытывают серьезные эко*номические стеснения, явившиеся следствием военной ко*лонизации.

Занятием западных предгорий Кавказа и оканчивается собственно колонизация Кубанской области в смысле рас*ширения границ казачьей территории. Большинство сложив*ших оружие горцев эмигрировало в Турцию, принявшие рус*ское подданство были переселены с предгорий на плоскости, ближе к Кубани. Казаки таким образом прочно укрепились на всех пунктах когда-то враждебного им края, и казачьи станицы обширнейшей сетью охватили всю Кубанскую область. Дальнейшее затем заселение края было исключительно делом расселения, результатом внутренней переработки и распределения наличных колонизационных элементов. Правда, приток переселенцев в Кубанскую область по-прежнему продолжался извне, в некоторые годы он принял даже необычайные размеры, но он не носил уже прежнего характера. Казачество как войско закрыло доступ в свою среду переселенцам. Оно само раздробилось на массу отдельных станичных общин, и станичная община уже самостоятельно начала абсорбировать пришлые и чуждые ей элементы, разумеется, в тех случаях, когда она находила это нужным.

На первых порах этой внутренней колонизации следы общих административных мероприятий дают еще себя чувствовать казаку, некоторые станицы еще возникают по пред*начертанию и указаниям войскового начальства. Так, в 1865 и 1866 годах были основаны Славянская, Георгие-Афипская, Мингрельская, Троицкая, Анастасиевская и Курчанская станицы; в 1871 году Копанская и Ясенская. Места для этих станиц были избраны и назначены администрацией, а насе*ление взято из существовавших уже казачьих поселений, в которых оно особенно сильно возросло. С течением времени даже эта черта принудительного расселения теряется в каза*чьих общинах. Возникновение новых поселений и признание самостоятельности за возникшими уже в форме хуторов ста*новятся делом инициативы и усмотрения станичных общин. Администрация только дает в таких случаях свою санкцию. Таким образом возникло несколько поселков на дополнитель-ных станичных участках и на местах, занятых группами хуторов, как Албашский, Ахтарский, Широчанский, Черноер-ковский, Кармалинский и многие другие. Но в это же время в Кубанскую область начинается особенно сильный приток другого рода переселенцев, так называемых иногородних или, по выражению черноморцев, «городовиков», т.е. крестьян арендаторов и ремесленников, выселившихся в Кубанскую область из внутренних губерний России.

Примеры колонизации Кубанской области, помимо казачьих, другими элементами имели место еще до покорения Западного Кавказа, но это был и лишь единичные и малозна*чащие попытки. Так в 1834 году возникло селение Армавир, населенное горскими армянами, и основаны в Черномории две немецкие колонии — Михельсталь и Александровская. Одновременно с занятием предгорий и непосредственно за*тем эти единичные попытки начинают принимать более об*щий характер. Греки, немцы, молдаване, болгары и русские крестьяне образовали в это время в разных местах несколько крупных поселений. Таким образом возникли селения Витя-зевское, Греческое, Мерчанское, Молдаванское и Русское в Темрюкском уезде, колонии Александрфельдская, Розен-фельдская и Эйнфельдская в Кавказском уезде, селения Богословское, Казьминское, Ольгинское и Успенское в Батал-пашинском уезде и др. Тем не менее все эти неказачьи поселения дали относительно незначительную цифру переселенцев сравнительно с тем количеством их, которое приходится на долю иногородних или «городовиков». Этим последним суждено было внести в жизнь казачества более сильную экономическую струю, чем их счастливым предшественникам, и в некоторой степени видоизменить даже самый характер поселочных форм Кубанской области.

Особенно сильный приток иногородних в Кубанскую область начинается со времени издания в 1868 году закона, доз*волившего лицам невойскового сословия приобретать в соб*ственность усадебные строения на казачьих землях. Получив возможность жить оседло в Кубанской области, крестьяне преимущественно южнорусских губерний двинулись целыми тысячами на Кубань, и в течение последних 15 лет общее их количество в области возросло до 250 000 душ, что составит 25 % казачьего населения. Вся эта масса взялась главным образом за земледелие, арендуя войсковые, общинные и частные земли. Разместившись большей частью по станицам, изредка в поселках и хуторах, они образовали целые хуторские поселения собственно на землях частных владельцев. Часть переселенцев, кроме того, была принята станичными обществами в число своих членов (т.е. стали «приписными» казаками — а их дети уже казаками «природными». — Прим. ред.)', в некоторых станицах, каковы глухие станицы Закубанья, продолжается прием и по сию пору.

Наконец, в период колонизации предгорий началось осо*бенно усиленное выселение горцев из горных ущелий и тру*щоб ближе к берегам Кубани.

[Lian]

Борьба с горцами и характерные ее эпизоды. Часть 14

Скрытый текст:

Соединение в 1860 году Черноморского войска с шестью бригадами бывшего Кавказского линейного войска (объеди*ненное казачье войско получило название Кубанского. — Прим. ред.} не имело никакого влияния на изменения в ста*ничном управлении составных частей. Каждая часть вошла в состав, как самостоятельное целое, и для Черноморского войска оставлено было в прежней силе положение 1842 года, а бывшие линейцы должны были руководиться положением 1845 года. Изменения коснулись лишь положения и прав наказного атамана. Прежде наказной атаман зависел от командующего войсками, который в свою очередь находился в подчинении у главнокомандующего отдельным Кавказским корпусом. При образовании Кубанской и Терской областей положено было звание наказного атамана соединить с обязанностями начальника области и командующего войсками. Значит, положение наказного атамана сделалось более почетным и значительным. Вместе с тем поставлено было «из статей, со*ставлявших доход бывшего Кавказского Линейного войска, те, которые находились в исключительном районе одного ка*кого-либо полка или бригады (как например: желтенник, нефть, рыболовство при устьях Терека и т.п.) отчислить без разделения в то войско, куда поступает часть, которой эта статья присвоена или в районе которой находится. А войсковой капитал Терского (Кавказского Линейного? — Прим. ред.) войска положено было разделить между обеими -— Кубанской и Терской частями, что и было произведено на основании распоряжения от 16 сентября 1861 года, по расчету 99 708 душ, отошедших в Кубанское войско, и 54 341 д. — в Терское».

Точно так же и при заселении Закубанья в станичном са*моуправлении кубанских казаков не произошло никаких перемен. Вновь населенные станицы были разбиты на полки и бригады, а в делах управления определено было руководиться положением 1845 года о бывшем Кавказском Линейном войске.

Так шли дела до 1870 года, когда было издано «Положение об общественном управлении в казачьих войсках». Строго разграничив функции станичных обществ и станичных правлений, положение это совершенно выделило станичный суд, придав ему характер крестьянского волостного суда, и положило в основу станичных учреждений выборное начало. Таким образом, красная нить казачьего общинного самоуп*равления не порвалась в течение восьмидесятилетнего существования казачьих элементов, вошедших в состав Кубанской области, а привела в конце концов к практике нынешнего станичного самоуправления.

Но вместе с колонизацией Закубанья в 1862 году был издан особый акт — «Положение о заселении предгорий западной части Кавказского хребта кубанскими казаками и другими переселенцами из России», акт, не коснувшийся юри*дических основ казачьего самоуправления, но сильно изменивший формы казачьего землевладения. В этом новом положении уже и помину нет о войсковой земле и вообще об определенной казачьей территории, как о коллективной соб*ственности. В нем говорится лишь о «границах пространства, назначаемого для новых казачьих поселений Кубанского войска», и затем каждое поселение рассматривается в земельном отношении как самостоятельное целое, как отдельная, независимая от других община, Каждая такая община должна была получить, одновременно с водворением поселения, «от 20 до 30 десятин на каждую душу мужского пола казачьего семей*ства и по 200 дес. на каждое офицерское семейство удобной и неудобной земли» в общем нераздельном юрте; но «из сего общего количества» назначалось от 5 до 10 дес. на семейство рядовых казаков-охотников (добровольцев. — Прим. ред.) и от 25 до 50 дес. на семейство офицеров, добровольно переселившихся , в частную, вечную и потомственную собственность.

Таким образом, рядом с общинно-земельной собственностью в упомянутом положении вводится впервые в казачье землевладение институт частной земельной собственности. Правда, это частное землевладение носит по положению осо*бый характер, подчинено известным ограничениям. Так, вла*дельцы-охотники не имеют права ни отчуждать своих земель, ни передавать по наследству лицам неказачьего сословия, ни даже лично пользоваться на случай выхода из казачьего сословия; точно так же эти земли не могли быть проданы «на уплату долгов местам и лицам, не принадлежащим Кубанскому войску». Но такой характер они должны носить только «впредь до особого распоряжения».

В положении 1862 года «для развития промышленности дозволяется купцам, фабрикантам и другим промышленни*кам, с разрешения войскового правления, приобретать в ста*ницах участки усадебной земли и строить торговые и фаб*ричные заведения, с правом владения оными, как полною собственностью, но с уплатою войску и общинам так назы*ваемой посаженной платы». Несмотря на то что впоследствии законом 1868 года несколько изменен характер этого постановления, оно тем не менее и в измененном виде является существенным нововведением в обычные формы казачьего землевладения.

Наконец, в положении о заселении предгорий странным образом введены правила, изменяющие характер казачьего землевладения даже на старых местожительствах кубанских казаков. Так в параграфе 118 положения говорится: «Войсковые земли, оставшиеся свободными за наделом станиц и за удовлетворением общественных надобностей, указанных в положениях о бывших Черноморском и Линейных казачьих войсках, назначаются для продажи в частную собственность и для отдачи в оброчное содержание преимущественно лицам казачьего сословия, а в случае недостатка их — и всех других сословий, с обращением вырученных денег в войсковой ка*питал Кубанского казачьего войска». Таким образом, этим параграфом в известных случаях признается, так сказать, неуместность для казачьего населения самого института вой-ековой земельной собственности, института, игравшего такую важную роль в историческом прошлом Кубанского ка*зачества.

Итак, положением 1862 года вводятся следующие, весьма важные юридические изменения в обычные формы каза-чьего землевладения: 1) институт войсковой земельной соб*ственности в одних случаях совершенно игнорируется, а в других упраздняется, как ненужный, 2) рядом с общинным землевладением вводится землевладение личное, потомственное и 3) в частности усадебная оседлость изъемлется из обычной общинной юрисдикции и подчиняется особому специальному закону, а все это вместе изменяет самый характер казачьего землевладения, как выразился он в обычном праве казака.

Последующим затем законодательством в одних случаях как бы несколько скрашиваются все эти нововведения, а в ! ругих к ним прибавляются новые, но основной смысл юри*дических изменений остается при этом один и тот же: замена поисковой собственности продолжается собственностью об*щинной и частной. Сюда нужно отнести закон 1868 и 1870 го-чов «О дозволении лицам невойскового сословия приобре*тать недвижимую собственность в казачьих землях», прави*ла 1869 и 1870 годов «О поземельном устройстве станиц и о войсковых запасных землях» и положение 23 апреля 1870 года.

По первому из этих законов «во всех без изъятия казачьих войсках русские подданные неврйскового сословия имеют право приобретать в собственность существующие на войс*ковых, городских и станичных землях дома и всякого рода строения, на общем основании, не спрашивая согласия ни войскового начальства, ни городского или станичного обще*ства. При сем земля под означенными строениями, оставаясь собственностью войска или же городского или станичного общества, находится в постоянном пользовании приобретателя, со взносом ежегодно в войсковые, городские или станичные суммы установленной посаженной платы». Таким лицам в станичных общинах «предоставляется право пользования общим выгоном для собственного их домашнего скота». С своей стороны лица эти должны нести повинности «постойную, подводную, а также по исправному содержанию дорог, мостов и переправ». Таким образом, законом этим суживаются даже обычные в крестьянских общинах пределы общинной автономии в земельно-хозяйственном отношении. Община теряет право контроля над усадебной оседлостью и над пользованием общинными выгонами. В число членов общины с известными, ограниченными правами (участвовать в сходах по делам, касающихся этих лиц), могут произвольно, не спрашивая на это никакого согласия станичного обще*ства, вступать лица, не принадлежавшие раньше к общине. Самая земля под усадьбами de jure считается общинной соб*ственностью, a de facto носит уже характер частного владе*ния, при условии «постоянного пользования».

В силу правил 1869 и 1870 годов, «земли, отведенные станицам, состоят в общинном владении общества каждой станицы. Никакая часть земли и никакое угодье, в черте ста*ничного юрта заключающиеся, не могут выходить из владе*ния станичного общества в чью-либо личную собственность». Что же касается войсковой земельной собственности, то она признается только в форме так называемых войсковых запасных земель. Такие земли должны состоять «в непосредственном заведываньи местных войсковых управлений. Они назначаются на дополнение станичных наделов до узаконенной пропорции и на разные войсковые надобности, определенные особыми положениями». Но тут же, рядом с таким назначением остатков войсковой земельной собственности, делается общее неопределенное замечание о том, что «означенные земли могут получить и другое назначение или по пред*ставлениям главного местного начальства, с утверждения высшего правительства, или же по указаниям самого прави*тельства». В этом случае, следовательно, если и нет такого категорического непризнания института войсковой земель*ной собственности, какое встречается в положении о заселе*нии предгорий, то все-таки оказывается значительное изме*нение основных черт этого института: у войсковой собствен*ности разом являются два хозяина и нет даже указания на третьего, которому всегда de facto принадлежала земля...

Последний законодательный акт — положение 1870 года, является тем общим основным законом, которым, вместе с положением о заселении предгорий, придается окончатель*ный характер существующим формам казачьего землевладе*ния в Кубанской области. По смыслу этого положения, все казачьи земли распадаются натри различные формы казачь*ей собственности: войсковую, общинную и частную. Там, где как на Черномории и Старой Линии, войсковая земельная собственность существовала в виде общей казачьей территории, она распалась на мелкоземельные общины, на долю которых пришлось таким образом наибольшее количество земли. Пожизненные офицерские наделы в таких общинах были затем обращены в частные, потомственные владения, а оставшиеся за раздел ом войсковые земли и угодья должны быть в общем нераздельном пользовании всего войска. Но так как («запасные». — Прим.ред.) войсковые земли не везде встречаются и так как даже встречающиеся их остатки должны с течением времени получить иное назначение, то важнейшими формами казачьего землевладения нужно, следовательно, считать общинные земли или «юрты» и частные владения или «участки».

В настоящее время, когда, в продолжение почти двадца*типятилетней мирной для казачьего населения жизни, борьба казаков с горцами забыта, когда гнетущая действительность этой борьбы потеряла свой острый характер, когда длинный мартиролог казачьих жертв давно уже занесен на бумаги, а самые бумаги погребены под архивной пылью, весьма труд*но, конечно, представить всю тяжесть той исторической ноши, какую вынес на своих плечах кубанский казак. От*дельные черты казачьей боевой службы, отмеченные выше, слишком отрывочны и бледны, чтобы дать хоть приблизи*тельное понятие о полной картине былой военной жизни ка*зака. А за военной службой казака, за бесконечным рядом его столкновений с горцами шла ведь другая, мирная казачья жизнь, до которой хотя и доходили отголоски кровавой борьбы и мрачные вести о ее жертвах, но которая тем не менее обнимала всю сумму мелочей и требований обыденного человеческого существования. В то время, когда казаки «косили головы врагов» или в свою очередь жертвовали собою для блага родины, дома у них были жены, братья и сестры, старики и дети, которые хотели жить, должны были есть, стремились к счастью, находились хозяйства, требовавшие забот, зеленели и зрели поля, нуждавшиеся в рабочих руках. Все это, конечно, было, как и у других людей, а теперь уже и быльем поросло; но тогда действительность носила свой особый характер: старики были большей частью калеками и больными от ран и многотрудной службы, дети малы, молодежи недостаточно — и вся тяжесть мирной жизни ложилась на женщин. Казачка той поры представляла своего рода идеал человека, не падавшего духом под самыми жестокими ударами сурового казачьего рока. С вечной тревогой в сердце за жизнь мужа, детей, братьев, служивших на линии, она, эта казачка, пюрила собственно экономический быт, вела хозяйство, по*коила стариков, руководила подростками, воспитывала де*тей и вообще заботилась об устроении того уютного уголка, который рисовался радужными и светлыми красками в мыслях казака среди военных бурь и треволнений. Прошлое мол-ч иг о том, чего ей все это стоило, каким количеством вздохов сопровождала она каждый свой шаг, сколько слез пролито ею при жизненных неудачах и затруднениях, какую бездну горечи и гнетущих мыслей вынесла ее многострадальная грудь! Казачка работала не покладая рук, брала в руки косу или серп, пахала и сеяла, «орудовала» топором, недосыпала часто ночей, имея при этом помощников в лице подростков и малолетних детей, которые хотя и не особенно много давали, но зато оживляли работы матери, придавали ей бодрости и одушевления. И когда жестокая война навеки разлучала ее с мужем, казачка опять-таки не падала духом и «билась из сил», пока «не становились на ноги» ее дети, будущие казаки и будущий предмет тревог для материнского сердца...

Но вот настала другая пора, на смену явились иные жизненные условия: горцы сложили оружие, подчинившись всем требованиям победителя. И — удивительное дело! — казак, нe переставая быть казаком, сделался образцовым хозяином, точно между мечом и плугом для него не существовало никакой разницы.

Первым крупным последствием этого нового периода ка*зачьей жизни были перемены экономические: шире пошло земледельческое хозяйство на Старой и Новой Линиях; обострившаяся борьба между хуторами и станицами в Черномории постепенно клонилась на сторону последних, результатом чего опять-таки было упрочение земледельческого хозяйства. Изменились вообще формы производительности и увеличился вместе с тем средний достаток казачьей семьи. Прежде богатство было сосредоточено на хуторах, в последующее затем время центр тяжести в этом отношении передвинулся в станицы. С особенной резкостью это явление обнаружилось в Черномории. Значительные хуторские табуны лошадей, стада рогатого скота и отары овец частью сильно, до неузнаваемости поредели, а частью совершенно перевелись, исчезли. Но зато в станицах общественные стада стали гуще и многочисленнее, рогатый скот и овцы распределились с большею равномерностью, между большим количеством хозяйств, и лишь разведение лошадей, с постепенным ослаблением степного хуторского хозяйства, всюду стало заметно ослабевать. Казаки вместе с тем начали хозяйственнее относиться к пользованию общинно-земельной собственностью. Появились ограничительные меры против царившего в этом отношении произвола. Местами были разграничены угодья — отделены пашни от сенокосов, установлены границы для выгонов; местами развитие земельных порядков пошло дальше — были определены дни для сенокошения, количество косарей и пр., некоторые общины установили среднюю норму на двор пахотной земли, другие обложили скот сверх положенного количества налогами в пользу общественных сумм; местами, наконец, все эти посредствующие ограничительные порядки перешли в конечную свою форму — в дележ земли на паи, в распределение земли сообразно с потребностями и-правами на надел со стороны отдельных хозяев. Одним словом, благодаря увеличению населения, привлечению к хозяйству большего количества рабочих рук, отвлекавшихся раньше военной службой, и вообще расширению про*изводительности, земля получила большую ценность, стала нужнее для казака, а это в свою очередь вызвало все вышеупомянутые ограничительные порядки землепользования. Наконец, рука об руку с расширением земледельческой производительности, шло развитие сельскохозяйственных приемов и техники. Старинные плуги-сабаны заменились плугами новейшей конструкции, появились веялки, сортировки, жатвенные машины и молотилки, улучшилась обработка земли и обделка юрта. Кубанские казаки сделали в этом отношении так много, как, быть может, трудно было даже предположить. Есть станицы, где усовершенствованный плуг встречается положительно в каждом дворе, ведущем земледельческое хозяйство, и при том замечательно то обстоятельство, что плуг этот, очень близкий по конструкции к лучшим рансомовским плугам для тяжелых почв, но более (втрое) дешевый, представляет чисто местное усовершенствование. Такие орудия, как веялки и сортировки, насчитываются сотнями по станицам. В некоторых станицах Старой Линии конные молотилки приобретались 1 ючти половиной домохозяев. Позже конные молотилки были вытеснены паровыми, и есть станицы, напр., Новопокровская, Вознесенская и др., где паровые молотилки встречаются чесятками. Меньшее, но все-таки широкое распространение, получили жатвенные машины. Вообще в области земледельческой техники казаки сделали замечательные успехи, хотя, надо заметить, и не бездеятельного участия в этом отношении иногороднего неказачьего населения.

Отмеченные перемены имели, однако, место только в наи*более окрепших, раньше населенных частях области — вЧерномории и на обеих Линиях. В большей части Закубанья экономическая жизнь не только не подвинулась вперед, а, наоборот, сделала значительный шаг назад. И это опять-таки весьма характерно и знаменательно для казачества. В станицах, наиболее удаленных в горы, казак перестал даже заниматься земледелием; в целом ряде других станиц земледелие да и вообще сельское хозяйство находится в жалком положении; скот и овцы, выведенные из равнин в горы, почти перевелись, и населению пришлось разводить местные породы; короче, казаки потеряли на новом местожительстве многое из того, что раньше имели и с чем перешли, и слово «закубанец» стало синонимом бедняка. И все это произошло здесь как раз в то время, когда в остальных частях Кубанской области развитие эконо*мической жизни шло широким путем. Что же послужило в этом время центр тяжести в этом отношении передвинулся в станицы. С особенной резкостью это явление обнаружилось в Черномории. Значительные хуторские табуны лошадей, стада рогатого скота и отары овец частью сильно, до неузнаваемости поредели, а частью совершенно перевелись, исчезли. Но зато в станицах общественные стада стали гуще и многочисленнее, рогатый скот и овцы распределились с большею равномерностью, между большим количеством хозяйств, и лишь разведение лошадей, с постепенным ослаблением степного хуторского хозяйства, всюду стало заметно ослабевать. Казаки вместе с тем начали хозяйственнее относиться к пользованию общинно-земельной собственностью. Появились ограничительные меры против царившего в этом отношении произвола. Местами были разграничены угодья — отделены пашни от сенокосов, установлены границы для выгонов; местами развитие земельных порядков пошло дальше — были определены дни для сенокошения, количество косарей и пр., некоторые общины установили среднюю норму на двор пахотной земли, другие обложили скот сверх положенного количества налогами в пользу общественных сумм; местами, наконец, все эти посредствующие ограничительные порядки перешли в конечную свою форму — в дележ земли на паи, в распределение земли сообразно с потребностями и правами на надел со стороны отдельных хозяев. Одним словом,,благодаря увеличению населения, привлечению к хозяйству большего количества рабочих рук, отвлекавшихся раньше военной службой, и вообще расширению про*изводительности, земля получила большую ценность, стала нужнее для казака, а это в свою очередь вызвало все вышеупомянутые ограничительные порядки землепользования. Наконец, рука об руку с расширением земледельческой производительности, шло развитие сельскохозяйственных приемов и техники. Старинные плуги-сабаны заменились плугами новейшей конструкции, появились веялки, сортировки, жатвенные машины и молотилки, улучшилась обработка земли и обделка зерна. Кубанские казаки сделали в этом отношении так много, как, быть может, трудно было даже предположить. Есть ста-ницы, где усовершенствованный плуг встречается положительно в каждом дворе, ведущем земледельческое хозяйство, и при том замечательно то обстоятельство, что плуг этот, очень близ-кий по конструкции к лучшим рансомовским плугам для тяжелых почв, но более (втрое) дешевый, представляет чисто местное усовершенствование. Такие орудия, как веялки и сортировки, насчитываются сотнями по станицам. В некоторых станицах Старой Линии конные молотилки приобретались почти половиной домохозяев. Позже конные молотилки были вытеснены паровыми, и есть станицы, напр., Новопокровская, Вознесенская и др., где паровые молотилки встречаются десятками. Меньшее, но все-таки широкое распространение, получили жатвенные машины. Вообще в области земледель*ческой техники казаки сделали замечательные успехи, хотя, надо заметить, и не бездеятельного участия в этом отношении иногороднего неказачьего населения.

Отмеченные перемены имели, однако, место только в наи*более окрепших, раньше населенных частях области — в Черномории и на обеих Линиях. В большей части Закубанья экономическая жизнь не только не подвинулась вперед, а, наоборот, сделала значительный шаг назад. И это опять-таки весьма характерно и знаменательно для казачества. В станицах, наиболее удаленных в горы, казак перестал даже заниматься земледелием; в целом ряде других станиц земледелие да и вообще сельское хозяйство находится в жалком положении; скот и овцы, выведенные из равнин в горы, почти перевелись, и насечению пришлось разводить местные породы; короче, казаки потеряли на новом местожительстве многое из того, что рань-ше имели и с чем перешли, и слово «закубанец» стало синонимом бедняка. И все это произошло здесь как раз в то время, когда в остальных частях Кубанской области развитие эконо*мической жизни шло широким путем. Что же послужило в этом отношении для закубанца тормозящей причиной? Очень многое. Во-первых, казак, привыкший вести хозяйство в равнинах, был поставлен в совершенно новые, непривычные естественные условия среди горной природы, обнаженных скал, каменистых скатов, обилия влаги и вообще чуждых почвенных и климатических особенностей. Во-вторых, уже сами по себе переселения были разорительны, а к этому затем прибавилось водворение переселенцев на местах, удобных не столько в хозяйственном, сколько в военном отношении. В-третьих, главная масса переселенцев состояла из бедняков с значительным процентом порочных членов. В-четвертых, наконец, то, в чем наиболее нуждался казак как переселенец и хозяин — свободное пользование земельной собственностью, было для закубанца запретным плодом с первых же шагов его экономической жизни в Закубанье. Несмотря на то что в положении о заселении предгорий немедленное наделение вновь поселенных станиц землей и обмежевание последней было поставлено первым условием заселения края, наделе это условие было совер*шенно забыто, и казаки в отношении землепользования очу*тились совершенно в неопределенном положении. Большая часть земли, долженствовавшей поступить им в надел, была под лесом, а между тем казак не имел права распорядиться десятком полен без разрешения лесного ведомства, сильно стеснявшего и обременявшего население. Таким образом, благодаря этим главным и массе других второстепенных причин, экономическая жизнь в Закубанье была стеснена и парализована в самом зародыше. Только в последние годы, с ослаблением указанных причин, этот край будущего начал проявлять признаки сильного экономического роста.

Больше однообразия оказалось в области изменений каза*чьей жизни в другом отношении. Всюду в казачестве одинаково интенсивно проявилось развитие умственных и вообще культурных потребностей. Школьное дело в это время сразу подвинулось вперед быстро и решительно. В 1863 году, т.е. в заключительный момент окончательного покорения Западного Кавказа, наказной атаман граф Сумароков-Эльстон в своем циркуляре приглашал лиц начальствующих и население позаботиться об открытии станичных школ, а к 1867 году, т.е. чрез четыре года, количество вновь открытых школ равнялось уже 100. К 1871 году общее количество станичных школ возросло до 179; с 1871 по 1880 год было прибавлено еще 72 школы; а к 1886 году в области считалось 296 учебных заведений, в том числе 1 классическая гимназия, 2 реальных училища, 1 учительская семинария, 2 женских гимназии, 1 женская прогимназия, 11 низших учебных заведений и 278 начальных народных училищ. В настоящее время в Кубанской области нет ни одной станицы или казачьего поселка, в которых не былобы школы, а в некоторых станицах существует уже по два и даже по три училища. Кроме того, повсеместно в области встречаются частные или домашние казачьи школы, а также обыкновение учить детей грамоте в одиночку, при помощи кого-либо из членов семьи. Если прибавить к этому, что, при поголовной военной службе, вновь поступающие на службу казаки обучаются грамоте в сгрою, то таким образом окажется, что кубанское казачество представляет редкий пример широкого развития грамотности в России. И действительно, на развитие и упрочение школьного дела было положено здесь немало забот и материальных затрат. Так, в 1872 году была открыта казачья учительская семинария, о чем раньше еще ходатайствовал наказной атаман граф Сумароков-Эльстон. С того же года были организованы учительские съезды при семинарии, повторявшиеся подряд четыре года и ознакомившие с правильным ведением школьного преподавания 76 лиц. Плохое состояние школьных помещений вызвало забо-ту о построении новых нормальных училищных зданий еще в 1872 году при наказном атамане генерал-лейтенанте Цакни. Но особенно много сделано было в этом отношении да и вообще по вопросу о материальной обстановке и средствах училищ следующим затем наказным атаманом генерал-лейтенантом Кармалиным. С 1874 по 1880 год, благодаря заботливости Н.Н. Кармалина, было построено 136 образцовых училищных зданий стоимостью в !/2 миллиона рублей. Дальнейшее развитие школьного дела продолжалось так же поступательно и безостановочно и при остальных атаманах —- генерал-адъютанте С.А. Шереметеве и генерал-лейтенанте ГА. Леонове. С своей стороны и станичные общества, в видах обеспечения школ постоянным ис*точником доходов, отвели только с 1874 по 1880 год 81 училищный участок в количестве 20 863 десятин из «юртовых» (общинных) земель. В 1876 году был открыт войсковой книжный склад. В свою очередь население с каждым годом стало требовать все больше и больше книг, чтение вошло в привычку, грамота сделалась неотъемлемой принадлежностью казачьей жизни.

Таким образом, в короткое время кубанские казаки успели заявить себя так же исправно и ревностно при насаждении школьного образования, как заявили себя раньше на попри*ще военном.

Но школьным образованием не ограничилось дело. Изме*нения коснулись всего строя казачьей жизни: изменились се*мейный состав, отношения между членами семьи, взгляды на зависимость детей от родителей и женщин от мужчин, претер*пели, наконец, изменения домашняя обстановка казака, вку*сы, костюм и пр. И во всем этом несомненно выразилось культурное, прогрессивное развитие казачества; царившие до того семейный произвол и грубые нравы начали постепенно уступать место личной самостоятельности и более гуманным отношениям к женщине и детям; почти исчезло также принудительное заключение браков; вообще в семейном быту заметно стало развиваться личное начало, ярче стало обнаруживаться уважение к личности; на сходах начали деятельнее участвовать молодые хозяева, интерес к общественным вопросам возрос, сходы стали многочисленнее, а деятельность их шире и разностороннее. Развитие личных потребностей способствовало, в свою очередь, переменам в домашней обстановке. Так, весьма заметно усилилось потребление всяких вообще фабрикатов и лавочных товаров; сукна и полотна заменились более ценными фабричными произведениями; холщовую рубаху ка*зак заменил ситцевой, плохой балахон, бешмет или черкеску — более дорогими и доброкачественными; женские костюмы также стали дороже и щеголеватее; в мебели появилось больше разнообразия и изящества; вошло в обыкновение покупать самовары, пить чай; стали заводить более дорогие и ценные экипажи — дроги на железных осях и дилижаны; постройки много выиграли по величине, удобствам и отделке; всюду чрезвычайно увеличилось количество лавок и пунктов для сбыта сырья и покупки фабрикатов; казак, одним словом, стал жить чище и удовлетворять свои потребности многостороннее, интенсивнее. В последние годы две железнодорожные линии — Ростово-Владикавказская и Новороссийская, связавши край с внутренней Россией, скоро дадут ему широкий выход в Чер*ное море и уже теперь приложение этих путей весьма заметно повлияло на изменения экономического характера. Так, цены на земельную собственность в короткое время удвоились, арендная плата за землю возросла в такой же степени.
"

[Lian]

Борьба с горцами и характерные ее эпизоды. Часть 15

Скрытый текст:

Но, как всюду и всегда, этот поступательный ход внутрен*ней казачьей жизни не обошелся без отрицательных сторон и явлений. Жизнь — везде жизнь, и те, кто не желает знать ее уроков, делают величайшие из человеческих ошибок. Нет сомнения, что период внутреннего развития казачества, начавшийся с покорения Западного Кавказа, дал так много казаку, как трудно было предположить: общее экономическое благосостояние края повысилось в небывалой степени, казак зажил свободнее, шире и при полном отсутствии прежних лишений и тревог. Но когда стала осложняться эта новая жизнь, когда потребности казака пошли в глубь и ширь, когда богатая кубанская природа начала, в ответ на мирные хозяйственные занятия, сыпать свои дары направо и налево; тогда, в этот момент погони за обогащением, рука об руку с здоровыми жизненными началами стали развиваться худые привычки и инстинкты: рост экономический начал переходить в самую бесцеремонную и разнузданную наживу на счет природы и ее ближайшего хозяина — казака. Едва ли найдется, кроме Кубанской области, другой уголок в России, в котором получилось бы в столь короткое время такое густое и причудливое сплетение положительного с отрицательным. Лишь только Кубанский край освободился от военных бурь и треволнений, как на него начала постепенно надвигаться масса пришлого чуждого ему люда. Сам по себе этот факт, с точки зрения истории и науки, является признаком прогрессивной жизни. Так было везде, где жизнь двигалась вперед. Но беда втом, что появление в крае пришельцев внесло многочисленные затруднения как для коренного населения, так и для переселенцев. Масса, та масса, часть которой пролила так много крови за родную землю, а другая часть которой, в виде бедняков-переселенцев, принесла рабочие руки для возделыванья этой земли, осталась в проигрыше. В густых рядах пришлецов оказался зна*чительный процент хищников во всевозможных видах, людей наживы, одинаково в конце концов опутавших и хозяина-казака, и переселенца-бедняка. Но это уже текущая действительность, рассмотрение которой выходит из рамок исторического очерка. Мы указываем на нее лишь потому, чтобы сказать, что, несмотря на несомненные экономические успехи и развитие внутренней жизни казачества в последние 20 лет, та же жизнь выдвинула целый ряд новых задач и требований. Разрешение этих задач и требований стоит на очереди. Ряд мероприятий, предпринятых войсковым начальным атаманом Кавказских казачьих войск князем М.А. Дондуковым-Корсаковым, при начальниках области генерал-адъютанте С.А. Шереметеве и генерал-лейтенанте ГА Леонове, и новое административное преобразование войска является уже актами текущей жизни Кубанского казачества.

Ф. Щербина




ПРИМЕЧАНИЯ

1) Н.И. Костомаров. «Южная Русь и казачество», стран. 39 и 40.2) Максимович. Собр. соч. т. 1-й, стран. 837 и 838. 3) И.Д. Попко. «Черноморские казаки», стр. 78—82.4) Там же, стр. 223—225. 5) Там же, стр. 242—244.6) Короленко. «Чер*номорцы», стр. 153. 7) И.Д. Попко. «Истор. и биогр. очерки», стр. 99—101.8) Там же, стр. 93—95.9) И. Дебу. «О Кавказской линии», стр. 76. 10) И.Д. Попко. «Черноморские казаки», стр. 192—193. 11) Ап. Шпаковский. «Записки старого казака», гл. XIII, стр. 347. 12) Там же, стр. 118—119.13) Там же, стр. 120. 14) Там же, стран. 124. 15) Там же. глав. XXXV, стр. 430.16) Там же, стр. 432.17) Там же, глав. XXIV, стр. 150-151.

Литература

Н.И. Костомаров. «Южная Русь и казачество».

Максимович. Собрание сочинений, том I.

П.А. Кулиш. История воссоединения Руси, т. I и II.

Н. Маркевич. История Малороссии, том I—V.

А.А. Скальковский. История Новой Сечи, ч. I—III.

Н. Марковин. Очерк истории Запор, казачества, изд. 1878г.

Г.Ф. Миллер. О малороссийском народе и Запорожцах. Чтен. в обществе истории и древностей, № 3.

В. Броневский. Описание Донской земли, ч. I—III.

A. Ригельман. История или повествование о донских казаках. Чтен. в общ. истории и древн., № 3 и 4.

Н. Краснов. Материалы для географии и статистики России. Земля войска Донского, изд. 1863 г.

Н. Краснов. Прошедшее и настоящее донских казаков. Военный сборник за 1882 г.

М. Хорошхин. Военно-статистический обзор казачьих войск. Военный сборник за 1881 г.

И.Д. Попко. Черноморские казаки.

Его же. Исторические и биографич. очерки.

А.М. Туренко. Исторические записки о войске Черноморском. Киев. Старина, № 3—6. За 1887 г.

И. Дебу. О Кавказ, линии и Черном, войске, изд. 1826 г.

Короленко. Черноморцы.

И.В. Бентковский. Матер, для истор. колон. Северн. Кавказа.

Кубанский Сборник. Т. 1.1883 г.

B. Потто. Кавказская война, т. I.

Ал. Шпаковский. Записки старого казака. Военный сборник за 1870 и 1871 г.

Ф. Щербина. 1) Беглые и крепостные вЧерномории. 2) Ко*лонизация Кубанской области и 3) Самоуправление Кубанск. казаков. Киевск. Старина за 1883 и 1884 г.

М. Хорошхин. Очерк казач. войск, изд. 1884 г.

А.А. Карасев и X.И. Попов. Краткое историческое и ста*тистическое описание войска Донского, изд. 1887 г.

Обзор Куб. обл. за 1886 г.

Е.Д. Фелицин. Краткий очерк населения Кубанской области. Известия Кавк. отд. геогр. общества, т. VIII.

Его же. Статистич. сведения о бывшем Черномор, войске.

По книге : "Кубанское казачество и его атаманы" Ф.А. Щербина, Е.Д. Фелицын. Книга впервые издана в 1888 году под названием "Кубанское казачье войско . 1696 - 1888 гг."

Старые фотографии

Скрытый текст:

[БундеС]

И что по вашему казаки смогут сделать на Кавказе? ничего

[Sargon]

Сообщение от БундеС

И что по вашему казаки смогут сделать на Кавказе? ничего

Навели бы там порядок.

[S.n.a.k.e.]

http://versia.ru/articles/2010/jan/11/kadyrov_interview

[Ардифф]

Сообщение от S.n.a.k.e.

http://versia.ru/articles/2010/jan/11/kadyrov_interview

Говорить они все мастера. А на деле...

[amn133]

Рамзан Кадыров: я сто раз умру за Путина


Да один раз умри и хватит!

[OutOfNowhere]

Сообщение от Sargon

Навели бы там порядок.

Мне не то, что бы интересно, но каким способом?

[Sargon]

Сообщение от Manshtein

Мне не то, что бы интересно, но каким способом?

Если бы за каждого русского там вешали по 10 чеченцев (как это делал генерал Ермолов), то война либо закончилась через месяц, либо закончились бы чеченцы.

[pokibor]

Сообщение от set0ne

1. Хватит нести чепуху. Кадыров был помощником и вместе с отцом одним из руководителей сепаратистского и антироссийского движения в Чечне, объявившего России "джихад.

Ложь. Доказательства в соответствующую тему. Здесь упоминается только телохранитель и помощник.