[Алькасин]

Немного эротики; читайте, комментируйте! )


Октября 2006 года, где в окрестностях Рима близ моря…

Молодой человек, на первый взгляд, дремавший за письменным столом своего кабинета, на самом же деле рассматривал букашку, ползающую по руке. Божья коровка своими перемещениями по ладони доставляла ему легкое чувство щекотки, и на лице хозяина усадьбы появилась улыбка…
Родовое поместье этого юноше располагалась на восточном побережье Италии, близ Адриатического моря, в самом теплом, но не жарком, месте этого полуострова. Особняк стоял на зеленом холме, в маленьком леску, где в единой гармонии жизни росли пахучие пихты, верзилы дубы и стройные легкомысленные ясени. Он любил это место. Здесь всегда было умиротворенно и легко; сюда приходила она – его королевна, его муза. Она ложилась на мягкий зеленый покров травы, раскинув руки и не отрываясь, смотрела в небо, где молочно-белые кустистые облака лениво плыли по небосклону, удаляясь за тонкую линию горизонта. И продолжая наблюдать за мерным течением этих облаков, он предавалась мечтаниям, таким по-детски невинным, что ему хотелось стать волшебником и исполнить их все сразу; но она любила мечтать, именно мечтать…
Жалобный крик чайки разрезал воздух, и канул в море, что кудрявыми барашками волн разбивалась о песчаный берег, который огибал холм с лесочком. Молодой человек посмотрел на большие часы; стрелки показывали восемь часов вечера. Он поднялся из-за стола и спустился вниз, прошел через кухню и вышел на огромную мраморную лоджию, где стояла кровать, укрытая атласным шелком и мягкими перинами, подбитыми лебяжьим пухом. Среди подушек тихо спала она – Домина.
До заката оставалось еще полчаса, и солнце напоследок решило посмотреть на нее; лучик светила осторожно упал на кончик ее носика, и побежал вдоль тела, окрашивая кожу в еле заметный золотистый тон бронзы. Хозяин особняка увидел картину доселе не виданную им – перед ним лежала богиня Древнего мира; Лилит, Астарта. Обольстительная и хищная, знойная и ласковая, способная выпить его до дна, не оставив капли жизни…
Чернильное пятно в форме кляксы упала на белый пергамент, где тут же размашистым почерком выводились слова, ложащиеся в рифму стиха…
О, и если та ширазская турчанка
Моим захочет сердцем обладать,
Не поскуплюсь за родинку на щечке
Ей Бухару и Самарканд отдать...

Строки стихотворения магическим узором плыли перед уставшими глазами молодого человека; легкий морской бриз нервно трепал льняную плотную занавеску, что отгораживал лоджию от остального дома, в частности от кухни. Он встал из кресла, глянул на часы, день приближался к завершению… Пустая пачка сигарет марки «Marlboro» точным броском попала в корзину, где лежали смятые листы неудавшегося вдохновения; сизый дым тлеющей сигареты медленным караваном сочился под высокий белый потолок, хозяин особняка стоял спиной ко входу рассматривая пока еще тусклые звезды, что только начали появляться на темнеющем небе.
Она зашла как всегда бесшумно будто хищница, на ходу изгибая спину, готовясь к прыжку, но его не было; было лишь нежное объятие, мягкие и теплые ладони, пахнущие горным жасмином, закрыли ему глаза, а вопрос: «Угадай кто?!», заставил его улыбнуться. Он неспешно убрал ее руки с глаз, поцеловал тонкое запястье и повернулся к ней лицом; в глазах Кибелы всполохом зарницы пробежала искорка страсти и желания…
Он целовал ее, словно впервые в жизни. Словно последний раз в жизни. Прежде он представления не имел о том, что так бывает. То, первоначальное, желание, которое испытывал в первый день, уже давно…нет, не исчезло, а было поглощенным иным, более мощным чувством – так огонь поглощает огонь…
Ласковые десницы обвили шею, в едином порыве она повисла на нем, оторвавшись от пола ногами, губы обжигали, поцелуй кидал то в жар, то в холод… Пуговицы с треском разлетались в разные стороны; ткань длинной ночной рубашки из жемчужно-серого шелка рвалась под натиском его сильных рук. Изодранным, оно опало в ноги этих двоих сумасшедших, что попали в цепкие лапы животной страсти. Руки сами подхватили ее, а ноги понесли в комнату наверх, на огромную кровать; миг без поцелуя, и его начинало трясти, как наркомана от ломки но, получив желаемое, ему было мало – алчность, диким зверем охватила разум и тело…сладкий запах ее тела, пьянил как бокал старого «Сотери»…
Нагое тело богине, при мягком свете мерцало серебром, и резко контрастировало с дегтярно-черным покрывалом постели…Волосы, небрежно разбросанные по подушке, длинные изящные пальцы в его волосах, ногти впившиеся в шею…Губы, словно изучали тело своими прикосновениями; вот алый венчик соска, затвердевший от возбуждения, ладонь легка на грудь и нежно, почти со страхом сжало ее – и стон, вырвавшийся из обожженного желанием горла, отозвался горным эхом в ушах; кончик языка последний раз коснулся соска, и продолжил свой долгий, прекрасный путь. Животик напрягся от знойных касаний влажных уст и нехитрых ласк язычка; поцеловав бедро, он вдохнул поглубже и погрузился в нард и шафран, в аир и корицу, в мирру и алой с лучшими ароматами… он любил ее крепко и самозабвенно, пока не понял одного…
…что он всему учился заново потому, что прежний его опыт никуда не годился. Он учился бы ласковым, оттого что она была маленькой и нежной, как мотылек; он учился быть сильным потому, что она была сильней и непокорней любой из степных кобылиц; он учился быть гордым, иначе она не потерпела бы ничтожества; и он учился быть смиренным потому, что она бы не смирилась с грубой надменностью. Он учился, он перерождался…
Любовный экстаз длилась всю ночь; губы были сожжены жаром дыхания, глаза заполнены слезами – слезам вселенской радости и счастья. Мир не существовал, была только кровать, измятая простыня и сваленная на пол одеяло; а где-то рядом, тяжело с хрипцой в голосе дыша, лежала богиня выпившая его до дна… не оставив ни капли. Но давшая смысл жизни!