Набрал ещё книжек, кое-что нарыл в домашней родительской библиотеке, а там оказались книги, которые планировал покупать, как тот же шеститомник Стейнбека (как рад, что не потратился зазря).
Танидзаки почитал - Любитель Полыни.
Чисто классически по-японски, но без пафоса, а очень лаконично описывается, камерно, семейный раздор мужа и жены. Уважение людей друг к другу, у жены любовник, но муж ей разрешает в целом. Это достаточно странно читать человеку с другой культурой и воспитанием. Также такое сопоставление самобытной коренной японской культуры с западной, которая так пускает свои корни в умы людей, особенно молодежи. Где молодежь и юное поколение впитывают и имеют свои идеалы, ориентированные на запад: фильмы, одежда, музыка, напитки и т.д.
Сложно описать, но это вот как японская поэзия, такая лаконичная, воздушная и лёгкая, как порхающие лепестки сакуры на ветру.
Очень приятно читается. Танидзаки ведь славится как такой генератор шок-контента, но не в данной книге.
А Федор Михайлович...
Ну что тут сказать, это что-то невероятное.
Бедные люди. О ком же эта книга, да все о них же - бедных. Как говорил сам Макар Сергеевич: "маленькие люди". Жаль нет возможности так мелко написать, как хотелось бы. Открыть человека в человеке, да, пожалуй ему это удалось.
Такой маленький человек, неудачник, весь засаленный, невзрачный, денег постоянно в долг просит, неуклюжий и проч.
Одежда вообще в непригодность: пуговки висят, а как этот момент, когда Макар Сергеевич пошел на ковер к своему начальнику и когда у него отвалилась пуговка....
Боже мой, как он это описывает, как он умело играет на чувствах и эмоциях.
Как этот маленький человек мыслит, чай пьет потому что так положено, но он его не любит. Если коротко, этот человек полностью зависим от чужих мнений, взглядов. Так сказать у него нет своего Я.
Но живёт напротив него "ангельчек", "маточка" и т.д. - Варенька, и они шлют друг другу письма и изливают откровенно свои души.
Такое ощущение при чтении книги, что нашел чьи-то тайные письма и читаешь их. Он души в ней не чаит, пожалуй любит, но сам видимо не может определиться чего от нее хочет. Но в итоге ведь как, и ближе к концу книги Макар Сергеевич приходит к тем мыслям, что это ерунда, какая одежда на тебе, и чай не нужен, если не нравится, ведь ценности и "счастие" в другом: сопереживание, любовь к людям, добро - он меняет свой взгляд на многие вещи. Можно сказать он находит себя.
А как грустна всё-таки книга. Ф.М. как изнутри все яды вытягивает людские и наружу их.
Или вот местами Достоевский не так красив в описании, не так аккурат, не отшлифован, но в такие знаковые моменты он прямо бесподобен.
А как вам эта небольшая сценка:
Цитата:
Старик Покровский целую ночь провел в коридоре, у самой двери в комнату сына; тут ему постлали какую-то рогожку. Он поминутно входил в комнату; на него страшно было смотреть. Он был так убит горем, что казался совершенно бесчувственным и бессмысленным. Голова его тряслась от страха. Он сам весь дрожал и всё что-то шептал про себя, о чем-то рассуждал сам с собою. Мне казалось, что он с ума сойдет с горя.
Перед рассветом старик, усталый от душевной боли, заснул на своей рогожке как убитый. В восьмом часу сын стал умирать; я разбудила отца. Покровский был в полной памяти и простился со всеми нами. Чудно! Я не могла плакать; но душа моя разрывалась на части.
Но всего более истерзали и измучили меня его последние мгновения. Он чего-то всё просил долго-долго коснеющим языком своим, а я ничего не могла разобрать из слов его. Сердце мое надрывалось от боли! Целый час он был беспокоен, об чем-то всё тосковал, силился сделать какой-то знак охолоделыми руками своими и потом опять начинал просить жалобно, хриплым, глухим голосом; но слова его были одни бессвязные звуки, и я опять ничего понять не могла. Я подводила ему всех наших, давала ему пить; но он всё грустно качал головою. Наконец я поняла, чего он хотел. Он просил поднять занавес у окна и открыть ставни. Ему, верно, хотелось взглянуть в последний раз на день, на свет божий, на солнце. Я отдернула занавес; но начинающийся день был печальный и грустный, как угасающая бедная жизнь умирающего. Солнца не было. Облака застилали небо туманною пеленою; оно было такое дождливое, хмурое, грустное. Мелкий дождь дробил в стекла и омывал их струями холодной, грязной воды; было тускло и темно. В комнату чуть-чуть проходили лучи бледного дня и едва оспаривали дрожащий свет лампадки, затепленной перед образом. Умирающий взглянул на меня грустно-грустно и покачал головою. Через минуту он умер.
Похоронами распорядилась сама Анна Федоровна. Купили гроб простой-простой и наняли ломового извозчика. В обеспечение издержек Анна Федоровна захватила все книги и все вещи покойного. Старик с ней спорил, шумел, отнял у ней книг сколько мог, набил ими все свои карманы, наложил их в шляпу, куда мог, носился с ними все три дни и даже не расстался с ними и тогда, когда нужно было идти в церковь. Все эти дни он был как беспамятный, как одурелый и с какою-то странною заботливостию всё хлопотал около гроба: то оправлял венчик на покойнике, то зажигал и снимал свечи. Видно было, что мысли его ни на чем не могли остановиться порядком. Ни матушка, ни Анна Федоровна не были в церкви на отпевании. Матушка была больна, а Анна Федоровна совсем было уж собралась, да поссорилась со стариком Покровским и осталась. Была только одна я да старик. Во время службы на меня напал какой-то страх — словно предчувствие будущего. Я едва могла выстоять в церкви. Наконец гроб закрыли, заколотили, поставили на телегу и повезли. Я проводила его только до конца улицы. Извозчик поехал рысью. Старик бежал за ним и громко плакал; плач его дрожал и прерывался от бега. Бедный потерял свою шляпу и не остановился поднять ее. Голова его мокла от дождя; поднимался ветер; изморозь секла и колола лицо. Старик, кажется, не чувствовал непогоды и с плачем перебегал с одной стороны телеги на другую. Полы его ветхого сюртука развевались по ветру, как крылья. Из всех карманов торчали книги; в руках его была какая-то огромная книга, за которую он крепко держался. Прохожие снимали шапки и крестились. Иные останавливались и дивились на бедного старика. Книги поминутно падали у него из карманов в грязь. Его останавливали, показывали ему на потерю; он поднимал и опять пускался вдогонку за гробом. На углу улицы увязалась с ним вместе провожать гроб какая-то нищая старуха. Телега поворотила наконец за угол и скрылась от глаз моих. Я пошла домой. Я бросилась в страшной тоске на грудь матушки. Я сжимала ее крепко-крепко в руках своих, целовала ее и навзрыд плакала, боязливо прижимаясь к ней, как бы стараясь удержать в своих объятиях последнего друга моего и не отдавать его смерти... Но смерть уже стояла над бедной матушкой!
|
Без контекста может и не так впечатляюще, но.
Дочитав эти строки, я чувствую, что у меня текут слезы по лицу. Это уникальный случай, пожалуй.
Макар Сергеевич Девушкин, вот, и это важно.
Потому что характер у него, как у "девушки" - близко все принимающий к сердцу, ранимый, чувствительный, добрый и т.д. Он человек - эмоция, и вот в таком ключе он пишет письма Вареньке. А еще он такой знаете, вот идет он по улице или разговаривает с Варенькой и еще кем, и он начинает накладывать свои мысли на других и ему кажется что они так думают. Даже не кажется, он уверен в этом.
p.s. Чуть не забыл.
Анна Каренина - великая книга.
Даже не представляю как такую книгу можно перенести в кино. Только сериал, разве что.